Собрание сочинений. Т. 9.

Под этими теплыми дуновениями, мало-помалу пробуждавшими в ней женщину, Дениза была по-прежнему спокойна, как ребенок. Лишь от встреч с Гютеном слегка волновалось ее сердце. Впрочем, она думала, что в ней говорит только признательность; ей казалось, что она просто тронута вежливостью молодого человека. Но стоило ему привести в отдел покупательницу, как Дениза тотчас смущалась. Неоднократно, возвращаясь от кассы, она, к собственному удивлению, делала крюк и без всякой надобности проходила через отдел шелков, и тогда грудь ее вздымалась от волнения. Однажды после полудня она встретила там Муре, который, казалось, с улыбкой следил за нею. Он больше не интересовался Денизой и только время от времени говорил ей несколько слов: то давал совет по части туалета, то подшучивал над неловкостью девушки, над ее нелюдимостью, делавшей ее похожей на мальчишку-подростка; он приходил к убеждению, что ему, избалованному женским вниманием, никогда не удастся вызвать ее на кокетство, несмотря на всю его опрятность; он даже подтрунивал над этим и снисходил до того, что поддразнивал девушку, не желая, однако, признаться себе в том, что маленькая продавщица с такими забавными вихрами смущает его. Перед этой немой усмешкой патрона Дениза трепетала, словно провинившись в чем-то. Уж не знает ли он, зачем она попала в отдел шелков, тогда как она и сама не может себе объяснить, что заставляет ее делать такой крюк?

А Гютен, казалось, и не замечал благодарных взглядов девушки. Продавщицы были не в его вкусе; он делал вид, что презирает их, и больше чем когда-либо хвастался своими необычайными похождениями с покупательницами: одна баронесса по уши влюбилась в него у прилавка с первого же взгляда, а недавно жена какого-то архитектора упала в его объятия, когда он зашел к ней по поводу ошибки, допущенной при отмеривании материи. Но под этим нормандским бахвальством он скрывал свои связи с девками, которых подбирал в пивных или кафешантанах. Как и всех молодых приказчиков, его безудержно тянуло к бесшабашному мотовству; всю неделю он с упорством скупца бился в своем отделе ради удовольствия выбросить в воскресенье деньги на ветер в ресторанах, на скачках и на балах; он никогда не экономил, никогда не копил, а тратил деньги, как только получал их, и жил, нимало не заботясь о завтрашнем дне. Фавье в его похождениях не участвовал. Тесно связанные в магазине, они раскланивались на пороге и уже больше не виделись до утра; да и многие другие продавцы, работавшие в тесном общении, точно так же переставали интересоваться друг другом, как только переступали порог магазина. Впрочем, близким товарищем Гютена был Льенар. Они жили в одной и той же гостинице, именуемой «Смирнской», на улице Сент-Анн; это был мрачный дом, сплошь заселенный торговыми служащими. Утром они приходили вместе; вечером тот из них, кто, приведя в порядок свой прилавок, освобождался первым, поджидал другого на улице Сен-Рок в кафе «Сен-Рок» — маленьком заведении, где обычно собирались приказчики из «Дамского счастья». Тут они пили, пели и играли в карты в облаках табачного дыма. Они частенько засиживались там и не расходились до часу ночи, пока усталый владелец кафе не выставлял их за дверь. Впрочем, уже с месяц наши приятели трижды в неделю проводили вечера в кабачке на Монмартре; они завлекали туда товарищей и содействовали успеху последней жертвы Гютена, мадемуазель Лоры, толстой певицы, талант которой приятели подкрепляли таким стуком тростей и такими воплями, что уже два раза пришлось вмешаться полиции.

Так прошла зима; Денизе было наконец положено жалованье: триста франков. Да и пора было: ее грубые башмаки окончательно отказались служить. Последний месяц она даже избегала выходить на улицу, чтобы они внезапно не развалились.

— Боже, ну и грохот же вы поднимаете, мадемуазель, своими сапогами, — не раз с раздражением говорила г-жа Орели. — Это невыносимо… Что у вас такое на ногах?

В тот день, когда Дениза появилась в суконных ботинках, за которые заплатила пять франков, Маргарита и Клара принялись вполголоса выражать свое изумление, но так, чтобы все слышали.

— Гляди-ка, Растрепа-то рассталась со своими калошами, — сказала одна.

— Да, да, — отвечала другая, — и небось плачет по ним… Ведь это были еще калоши ее маменьки.