Собрание сочинений. Том 1. Голоса

Чудеса, неужели Михаил – архангел?! Чепуха. Он же был широколицый в веснушках и носил очки… А может Михаил-архангел такой и есть: широколицый в веснушках, носит очки?

Письмо от Михаила-архангела? Раиса Михайловна «дура» скажет. От бумаги вроде французскими духами пахнет. Райские духи, райские! И почерк такой круглый, духовный. «Даура сиявеет, ваура волховает»… Каждое слово наполняет меня восторгом, как Нину из «чайки». Я тоже хочу райствовать и сияйствовать!

Решено. Завтра же иду в церковь. Найду Его икону. Ведь надо же что-то делать. Надо действовать. Недаром ведь я – христианка. Не знаю, правда, крещена или не крещена… Не была бы крещена, не писал бы… Итак, завтра же…

(Затемнение. Мечется тревожный свет. Тревожные звуки. Она с распущенными волосами.)

Не могу больше! Горю! Все пылает: церковь, дом, прохожие, трамваи, небо, тучи, пожарные, толпа народа, рыжая собачонка, мои волосы! Спасите, помогите! Горю! Нет, я не лысая, не лысая.

(Темнота. Свет. Она в белом халате, в косынке стоит возле постели.)

Подготовьте больную к операции… Гладко зачесывать надо, девушка. Как я, например. Мне никакая случайность не грозит. Ни один волосок не вспыхнет. Везите каталку в операционную.

(Кровать едет на колесиках. Она идет рядом. Постепенное затемнение.)

Здравствуйте Жужелица Скорпионовна… Будем оперировать. Лучше хлорировать и отлакировать больную сразу… Сестра, прокипятите ее… Хорошенько, чтобы стерильна была. Ах ты, моя куколка!

(Вдруг – резкий свет. Она лежит вытянувшись.)

Режут, как буханку хлеба. Или брусок масла. Душу можно невзначай выронить. Не донесешь… Лихам, Лихам… Мы – потихоньку, мы – помаленьку… Из личинки – в гусеницу, из гусеницы – в куколку, из куколки – в бабочку… Там, дальше, выше, наверно, астральные, эфирные и еще какие-то совсем невозможные… А т а м уже не бабочки, один блаженный трепет…

(Затемнение. Сильный ветер. Небо. Вокруг летают белые покровы. Она стоит на кровати, вскрикивает радостно – изумленно.)

Ахвеллоу! Ахвеллоу! Вааха вонс! Охей охейо! О сияванная, сиява, золокаменная маява! Кавихо райствуешь? Ар авихо, авихо. Ламас, ламас, нисона и нисам. Сикамбусом нисам вексает. Мириа сивобрил миксают и верцают и никабринствуют.

Сиявелла оваевает! Амахом увахаю к чурасам! Охей охейо! Ахвеллоу! Ахвеллоу!

Я – НЕ Я

Мартын Ондатрович, пожилой. Волосы – «перец с солью» бобриком, в очках. Дремлет, прикрывшись газетой. Начинает похрапывать. Вдруг вздрагивает и просыпается.

Приснилось мне, будто я – моя взрослая дочь Наташа. И я – Наташа куда-то проваливаюсь. Неприятное ощущение. С другой стороны, кажется, глаз не сомкнул. Статью дочитал. (Читает.)

«Его мужественное волевое лицо озарилось улыбкой надежды…» Вот, здесь – мужественное лицо, а я… Нет, сходство между нами есть, все-таки дочь, не отрицаю… Но предположить, что я – молодая женщина, это уже чересчур. (Ощупывает свое лицо.) Главное, родинка меня убеждает. (Испуганно.) Но родинка и у моей взрослой дочери Наташи! (Гладит щеку.) Вот, брился, порезался. (Испуганно.) Но она замужем, может быть, тоже бреется. Украдкой. Раз курит значит бреется, известно… (Ощупывает себя дальше.) Полноват я. Грудь у меня вполне возможно, что и женская. Брюки теперь все носят. Нога небольшая, 39. У многих женщин такая нога. В общем, какая-то сыромятность получается!

(Мартын Ондатрович вынимает из кармана куклу.)

Внучке Машеньке купил. Можно сказать, дед купил внучке. Но с другой стороны, матери это более свойственно. Да… Вчера жена позвала: – Наташа! И негромко так позвала. А я вздрогнул. Почему?

Нет, что-то здесь не так, не то, не совпадает. Соседей, спрошу, дома никого… Соседи, надеюсь, меня знают.

(Мартын Ондатрович поднимается с кресла. Гаснет свет.)

Черт знает что! Снова электрокамин включили! Я буду жаловаться в конце концов!.. Ух, эти бабки, попки, пробки! Темно, будто в толпе негров ползешь… Мумиозность!..

(Мартын Ондатрович с грохотом проваливается.)