И сквозь вязкую дрему гнедого болотаоснователи края на шхунах приплыли?Пробивались к земле через цвель камалотаразмалеванных лодок топорные кили.Но представим, что всё по-другому: допустим,воды сини, как если бы в реку спустилсянебосвод со звездой, догоравшей над устьем,когда ели индейцы, а Диас{69} постился.А верней — было несколько сот изможденных,что, пучину в пять лун шириною осилив,вспоминали о девах морских, о тритонахи утесах, которые компас бесили.Понастроили шатких лачуг у потокаи уснули — на Риачуэло{70}, по слухам.До сих пор теми баснями кормится Бока.Присмотрелись в Палермо и к тем развалюхам —к тем лачужным кварталам, жилью урагана,гнездам солнца и ливня, которых немалооставалось и в наших районах: Серрано,Парагвай, Гурручага или Гватемала{71}.Свет в лавчонке рубашкою карточной розов.В задних комнатах — покер. Угрюмо и бросковырос кум{72} из потемок — немая угроза,цвет предместья, всесильный король перекрестка.Объявилась шарманка. Разболтанный валикс хабанерой и гринго заныл над равниной.«Иригойена!»{73} — стены корралей взывали.Саборидо{74} тиранили на пианино.Веял розой табачный ларек в запустенье.Прожитое, опять на закате вставая,оделяло мужчин своей призрачной тенью.И с одною панелью была мостовая.И не верю я сказке, что в некие годысоздан город мой — вечный, как ветры и воды.