Собрание сочинений. Том 1. Революция

Ротационки ожидают срочных сообщений репортеров. Репортеры узнают, и начинается бег ротационок. Но на другой день все газеты выходят с белыми пропусками на месте этой сенсации. Ни одна газета не напечатала вопроса Сакко.

Идут демонстрации. Показать 12 часов, одновременно показывающих разное время. Показать 12 разных ландшафтов и показать 12 одинаковых демонстраций в защиту Сакко и Ванцетти.

В результате судьба их решается. Приговор дан — казнить, но происходит забастовка, нет тока. Устанавливается временно электрическая станция допотопного вида. Тюремщики сами являются «любителями-электротехниками», но сбегает палач.

Я думаю, что все-таки все должно кончаться казнью и боем с толпой, которая пытается прорваться к тюрьме. Должно мигнуть электричество, которое заменит момент самой казни.

Так как дело идет не только о судьбе двух людей, а о борьбе классов, то я думаю, что такой конец не будет создавать безысходного настроения.

Реально снятая лента должна включать в себе 50–60 % монтажных моментов из хроники, в частности из хроники технической, и от 40–50 % игровой.

1927

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВИЛЬЯ!»

О ленте фирмы «Метро-Голдвин-Майер» (Америка), показанной на советском фестивале.

Да здравствует советская кинематография!

Да здравствует революционное искусство, единственное, которое побеждает!

Да здравствует правда!

Да здравствует оружие, стреляющее в правильно поставленную цель!

Да здравствует история, которая перенаправляет выстрелы!

Я видел ленту Джека Конвея «Да здравствует Вилья!»[585]. И вспоминал «Октябрь» Эйзенштейна.

Самокатчик катился на помощь большевикам вместе с отрядом самокатчиков.

Это не самокатчик «Октября».

Это молодой трубач Панчо Вилья. Он падает и трубит перед смертью.

Президент останавливается перед большими дверями.

Он идет к ним, — так, как Керенский шел в «Октябре» по лестнице, стоит перед ними, как тот.

Тысячи людей двигаются, как у нас.

Да здравствует советская кинематография, ведущая кинематография мира, создающая кино у себя и перенаправляющая чужие выстрелы!

Театральные представления с движущимся зрительным залом, разговоры двоих у края кадра, который стал рампой, сменились быстрым бегом кинематографического, не связанного условностью сценической площадки, движением.

Лента хитра. В ней представляется президент Мадера на постаменте из Панчо Вилья.

Но лента Джека Конвея создана советским ветром, и Панчо скачет от наших границ, скачет для нас, скачет для всего мира.

Его не получат американцы в попутчики.

Но лента хитра.

Ненавистно имя американца в Мексике.

Люди любят «Панчо Вилья».

И пыль его конницы — защитная пыль для американца.

Есть и будет любовь к молодому революционеру, бездомному корреспонденту, храброму, бывалому и бескорыстному. Им представлена в ленте Америка.

Он принимает симпатии и переадресовывает их своей стране, с которой он, вероятно, в ссоре.

Он представляет зрительный зал, для которого разыгрывается эта пьеса.

Для него партизаны берут город со стороны Южных ворот, хотя им мешает река. Но пусть репортер не ошибется.

Они рады его выручить.

Под видом преданности смешного и героического партизана к вождю проведено решение спора американского капитала с английским в пользу Нью-Йорка.

И для того чтобы выиграть этот спор, использована и атака мексиканских партизан и методы советской кинематографии.

Месть за отца вывела Панчо в партизаны, у него не может быть союзником генерал, у него не может быть союзником и президент-либерал.

Но сценаристу и режиссеру нужно вернуть Панчо домой. Он должен очистить место. Для этого они разыгрывают с превосходным актером сцену из жизни другого Панчо.

Панчо Санчо.

Тот попал губернатором на сухопутный остров, ему было трудно, ему не нравился стол и быт.

Его в насмешку вооружили двумя связанными щитами вместо панциря.

Но Сервантес был честнее.

У него Санчо Панса не только скучал на своем острове, он судил, и когда ушел с острова осмеянным, то время его губернаторства вспоминалось как время мудрости и справедливости.

Но время великодушия прошло.

Чем дискредитирует Панчо Вилья во дворце сценарист Бен Хект?

У Панчо жмут ботинки, и он не догадался позвать сапожника.

Ему тесен мундир и чужды люди, которых он не догадается прогнать, он не знает, что делать с финансами.

Панчо должен уйти из дворца.

Перед этим много раз показано, что он слишком много стрелял, много любил, его за это били и раз и два, и все подряд.

Панчо должен быть вахмистром, его дело наносить кавалерийский удар для славы американцев.

Он умирает от случайного выстрела.

Он не знает, как умирать.

Тогда он спрашивает репортера, что́ должен говорить великий человек, умирая?

И сценарист говорит Вилье те слова, которые он должен был сказать.

Эта развязка — разгадка ленты.

Но лента прекрасна. Превосходно движутся массы, превосходна логика революционного наступления, находчивая, неистребимая, находящая для себя оружие, и логика нашей кинематографии, хорошо выученной на Западе, логика Октября сметает все разговоры о том, что Панчо должен передавать свое умение, свой талант воина другим людям.

В ленте Панчо — победитель.