Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице

К вечеру загремела польская «трещера», и вслед за ней начали палить все шестьдесят вражеских пушек.

Утром, после того как приступ ляхов был отбит, воеводы приказали очистить стены «от всякой погани», оставшейся на стенах верхнего боя после рукопашной схватки с ляхами.

Измученных пушкарей и стрельцов сменили добровольные заслонники — осадные сидельцы, все те, кто сначала искал защиты у стен монастыря. Приближение воровского войска открыло ворота монастыря этим людям, и они стали его защитниками. Воевода приказал навести порядок на стенах после боя. Осадные сидельцы начали сбрасывать со стен вниз «всякую погань» — военные трофеи: копья, мушкеты, сабли, кинжалы, латы, шлемы, плащи, конфедератки, расшитые пояса, железные и кожаные перчатки, кошельки с золотом, серебром и медью…

Внизу, на дворе, выросла целая гора трофеев. Несколько жадных рук потянулось к деньгам. Чья-то длинная, обросшая густым черным волосом рука, словно волчья лапа, загребла целую горсть золота и только хотела было скрыться, как другая, короткопалая, осыпанная рыжими веснушками рука схватила ее и крепко сжала.

— Ой, погоди-тко!.. Золотце, да не для молодца! — прозвенел чей-то дурашливый голос.

— Пус… сти… Дьявол! — и взлохмаченный инок кабацкой Диомид поднялся во весь рост, силясь отбросить от себя маленького человека в засаленном тулупчике.

— Ты?! Скоморошья харя!.. — рассвирепел Диомид, чувствуя, что и на другой его руке повис кто-то. — Да вы оба тут, скоморохи?

— А куды нам детися? — и скоморохи Митрошка и Афонька предстали перед взбешенным Диомидом.

Ловким толчком Митрошка вышиб из Диомидовой горсти золото, и оно брызнуло во все стороны звонким дождем.

— Алырники [100]морочилы ^[101]проклятые! — возопил Диомид, хватая обоих за шиворот. — Не ведаете, что я вам век могу укоротить, шпыни постылые?

— Ведаем, милостивец, ведаем — всяк монах от бога пристав! — с уморительным поклоном пропели скоморохи.

Кругом засмеялись, а Диомид, грозя кулаками, скрылся в толпе.

Нашлись и еще любители пограбить, но их также быстро уличили. Не обошлось и без свалки. Те, у кого стали отнимать награбленное, вцепились в своих обличителей. Пронзительно, как клушки под ножом, кричали женщины, визжали ребята, ухали и солено бранились мужики.

— Дайте вы народишку поживиться!.. Да-айте-е!..

— Злыдни завидливые, аль вам чужого добра жалко?

— Пропадет добро — ни богу, ни людям, ни нам, мужикам!

— Вали, робя, наваливайся!

И вдруг могучий бас Ивана Суеты громом загремел над взбудораженной толпой:

— Стой, нар-ро-од!.. Аль мы воры-ярыги с кружала, аль мы разбойники-убивцы?.. Аль мы расстригины слуги, коли оглодки да отребье врагов наших лютых, яко псы, станем подбирать?

Толпа притихла. Вперед пробрался Никон Шилов, его глуховатый голос срывался от гнева:

— Возьми всякой лучину горящу да подпаливай вражью рухлядь, злодееву, погану!

Он быстро высек искру из кремня, раздул трут и, как пасхальную свечу, поднес к нему виток соломы.

— Кидай! Пали огнем! — повелительно крикнул он, и никто не посмел ослушаться.

Военная добыча задымилась, вспыхнула. Желтые искры летели во все стороны, как ядовитая мошкара. Ветер вздувал пламя все выше к небу, а люди в исступленном веселье бросали в него все новые находки, оставшиеся после боя. Объятые пламенем, скрипели и гнулись вражеские доспехи. Серебро и позолота кипучей пеной сползали с них. Было что-то опьяняющее для зрения и слуха в том, как железо и медь, еще недавно грозно украшавшие врагов, трещали, ломались и гремели, как рассыпающиеся скелеты.

За криками и шутками послышались песни. Скоморох Афонька схватил обгорелый изуродованный огнем вражеский шлем, надел его на палку и, потешно кланяясь перед ним, запел козлиным голосом:

Гришка вор! Гришка вор!
Покажи свой двор!
Мой двор посередь Москвы, —
Вороты пестры…
Господа-то бояре от обедни идут,
А вот Гришка-расстрижка
Из мыльни идет!

Скоморох Митрошка, размахивая обломками вражеского копья и корча страшные рожи, уморительно запрыгал навстречу:

Я процарствую три часа,
Тако процарствую три дни,
Тако процарствую тридцать лет!

Скоморохи обнялись и, гремя железом о железо, запели гулкими голосами:

А люди-народы догадалися,
Брали вора на копьеца, да на вострые-е-е!

Тут скоморохи размахнулись и кинули железные обломки в костер.

Высокий дым костра, конечно, был виден полякам, и, как передавали лазутчики, враги правильно истолковали его значение: в монастыре жгли трофеи.

Утром следующего дня дозорные на стенах увидели, как из вражеского лагеря выехали несколько всадников. Размахивая копьями с привязанными к ним белыми платками, конники заскакали вокруг стен. Скоро среди дозорных пошли шепотки, а потом и громкие смешливые речи:

— Глянь-кось, воры-то под нашими стенами трепака бьют!

— Скачут, что волки округ заселья.