Собрание сочинений. Том 10

Утрата связи с верховным правительством, ослабление дисциплины, постоянные поражения, беспрестанные формирования, расформирования и переформирования кадров на протяжении шести лет неизбежно должны были придать испанской армии в целом преторианский характер и сделали ее одинаково способной превратиться в руках руководителей в орудие избавления или в кнут. Сами генералы в силу обстоятельств либо входили в состав центрального правительства, либо боролись и конспирировали против него и при этом всегда бросали свой меч на чашу политических весов. Так, Куэста, доверие к которому со стороны Центральной хунты, казалось, возрастало по мере того, как он проигрывал сражения, решавшие судьбу родины, начал с того, что вступил в заговор с Королевским советом и арестовал представителей Леона в Центральной хунте. Сам генерал Морла, член Центральной хунты, перешел в лагерь бонапартистов, предварительно сдав Мадрид французам. Нахал маркиз де лас Ромериас, тоже член Центральной хунты, строил ей козни вместе с хвастуном Франсиско Палафоксом, негодяем Монтихо и беспокойной хунтой Севильи. Генералы Кастаньос, Блаке, Лабисбаль (один из О'Доннелей) попеременно играли видную роль в качестве регентов и интриговали во времена кортесов, а командующий военным округом Валенсии дон Хавьер Элио кончил тем, что предал Испанию на милость Фердинанда VII. Преторианский элемент, несомненно, был гораздо ярче выражен среди генералов, нежели в их войсках.

С другой стороны, если во время войны герильерос получили часть своих командиров, таких как Порльер, Ласи, Эролес и Вильякампа, из среды отличившихся офицеров линейных войск, то регулярная армия, в свою очередь, получила в качестве командиров бывших руководителей герильерос, — как Мина, Эмпесинадо и других; так армия и герильерос являлись наиболее революционной частью испанского общества, ибо они рекрутировались из всех слоев без разбора, в том числе из среды пылкой, стремящейся вперед патриотической молодежи, свободной от расслаблявшего влияния центрального правительства, сбросившей с себя оковы старого режима; часть этой молодежи, подобно Риего, уже побывала несколько лет в плену во Франции. Поэтому нас не должно удивлять влияние, которое испанская армия оказывала на события в последующих движениях — как в тех случаях, когда она брала на себя революционную инициативу, так и в тех, когда своим преторианским характером она вредила делу революции.

Что касается герильерос, то, разумеется, проведя много лет на поле кровавой борьбы, усвоив себе привычки к бродяжничеству, склонные к страстной ненависти, мстительности и грабежу, они должны были в мирное время превратиться в самый опасный сброд, по первому знаку готовый во имя любой партии или любого принципа поддержать того, кто мог щедро заплатить или доставить случай для грабительских походов.

Страница непоубликованной рукописи К. Маркса из серии статей «Революционная Испания»

VI

24 сентября 1810 г. на острове Леон собрались чрезвычайные кортесы; 20 февраля 1811 г. они перенесли свои заседания в Кадис; 19 марта 1812 г. они обнародовали новую конституцию и 20 сентября 1813 г. закончили свои заседания, три года спустя с момента их открытия.

Обстоятельства, при которых открылось это собрание, были исключительными в истории. Ни одно законодательное собрание еще не имело в своих рядах представителей столь различных частей света, ни одно не претендовало на контроль над столь обширными территориями в Европе, Америке и Азии и столь разнообразным населением с таким переплетом сложных интересов; но почти вся Испания была оккупирована французами, и само собрание, фактически отрезанное от страны неприятельской армией и оттесненное на крохотный язычок земли, должно было издавать законы пред лицом окружающей его осаждающей армии. Из отдаленного уголка на острове Леон кортесы должны были заложить основы новой Испании, как их предки в свое время с горных высот Кавадонги и Собрарбе[263]. Как объяснить тот любопытный факт, что конституция 1812 г., позже заклейменная на конгрессе в Вероне коронованными особами всей Европы как самое мятежное изобретение якобинства, была порождением древней монашеской и абсолютистской Испании в момент, когда она, казалось, была целиком поглощена священной войной против революции? И как объяснить внезапное исчезновение этой конституции, испарившейся подобно призрачной тени — «sueno de sombra», по выражению испанских историков — при первом столкновении с живым представителем Бурбонов? Если рождение этой конституции загадка, то смерть ее не меньшая загадка. Чтобы разрешить ее, мы начнем с краткого рассмотрения самой конституции 1812 г., которую испанцы еще дважды пытались воплотить в жизнь — сначала в период с 1820 по 1823 г. и потом в 1836 году.