Собрание сочинений. Том 12

Как же сочетать это с «ответственностью только перед богом»? Признание королевского рескрипта есть только предлог, ибо при этом созывается ландтаг, но и созыв ландтага тоже предлог, потому что вопрос о «необходимости» регентства не подлежит его решению. В силу обстоятельств принц Прусский, в 1850 г. отказавшийся присягнуть конституции, попал теперь в неловкое положение: ему приходится не только признать конституцию, но и прибегнуть к ее помощи. Не следует забывать, что с осени 1848 и до начала 1850 г. сторонники абсолютизма, в особенности в рядах армии, носились с планом, при случае даже открыто его высказывая, заменить нерешительного короля рассудительным принцем, в котором известная сила воли во всяком случае не подавлялась особой гибкостью ума и который, кроме того, благодаря своему поведению в мартовские дни, своему бегству в Англию, народной ненависти, направленной против него, и, наконец, благодаря своим подвигам во время баденской кампании[403] казался человеком, вполне способным возглавить сильное правительство в Пруссии, подобно Францу-Иосифу и сыну Гортензии [Наполеону III. Ред.] на южной и западной границах владений Гогенцоллернов. Принц действительно никогда не менял своих убеждений. Но обиды, которые ему, а еще более его жене, ученице Гёте, женщине высокой культуры, с честолюбивым и гордым характером приходилось переносить со стороны королевы и ее камарильи, не могли не породить у него до известной степени оппозиционных настроений. Болезнь короля не оставляла ему ничего иного, как передать бразды правления королеве, либо самому признать конституцию. Кроме того, теперь отпадает одна характерная для этого человека помеха, психологически связывавшая его в 1850 году. Тогда он был просто первым офицером прусской армии, которая присягает на верность только королю, а не конституции. Если бы в 1850 г. он принес присягу конституции, то связал бы этим армию, представителем которой он являлся. При настоящем же положении дела он может принести присягу; но если он пожелает, то, в силу простого акта отречения, он может дать своему сыну возможность упразднить конституцию с помощью армии. Самый пример царствования его брата в течение последних восьми лет служил достаточным доказательством — если требовалось еще какое-то доказательство, — что конституция связывает королевскую прерогативу только на бумаге, между тем как с финансовой точки зрения она является прямо-таки находкой. Вспомните хотя бы финансовые затруднения короля в период между 1842 и 1848 гг., тщетные попытки занять деньги через посредство Seehandlung[404], холодные отказы Ротшильдов ссудить ему несколько миллионов долларов, неутверждение мелких займов Соединенным ландтагом в 1847 г., полное истощение государственной казны — и затем, с другой стороны, сопоставьте с этим финансовые возможности, возникшие уже в 1850 г., в первом году конституции, когда три бюджета с дефицитом в 70000000 были покрыты палатами одновременно в мгновение ока. Действительно, только совершенный дурак отказался бы от такого великолепного механизма для чеканки денег! С точки зрения народа, прусская конституция только прибавила политическое влияние аристократии к традиционному господству бюрократий, в то время как королевская власть, наоборот, благодаря конституции получила возможность создать государственный долг и увеличить ежегодный бюджет более чем на 100 процентов.