Собрание сочинений (Том 2)

- Да угля нет, - сказал Севастьянов, все еще думая, что Кушля зашел по рабкоровским или подписным делам. Разговор Кушли его не удивлял: среди посетителей нередко попадались разговорчивые люди, склонные рассказывать о своих болезнях и ранах.

- Ну, что значит угля нет. А ты достань.

- Вы что хотите? - спросил Севастьянов.

- Беседовать с тобой, брат, хочу, - внушительно ответил Кушля, сдвинув брови. - Хочу, чтобы ты меня ввел, понимаешь, в курс, вот чего я хочу.

- А вы кто?

- Твое начальство. Работать со мной будешь. Рад?

- Вас редакция назначила?

- А то с улицы пришел... Из политотдела округа послали. Дробышев сперва не разобрался. Они с Акопяном меня думали в экспедицию. Ну, потом разобрались, что мне нужно ответственную должность. По воинским моим трудам. Поскольку я воевал за победу революции. Я за советскую власть воевал, понимаешь, когда ты еще пешком под стол ходил! - воскликнул Кушля с внезапным волнением, и его ярко-голубые глаза вдруг заблестели слезами.

Он вскочил, прошелся в конец комнаты и так же враз успокоился.

- Ишь ты, прямо отдельная квартира, - сказал он, приоткрывая заднюю дверь и выглядывая в сени. - Вот тут отгородить, и будет у меня квартира с парадным ходом и с черным, верно?

- Вы разве и жить будете здесь? - спросил Севастьянов.

- А что? Топить только придется. Я тебе говорил - мне в нетопленной хате нельзя.

- Может быть, - сказал Севастьянов, - вам дадут комнату как демобилизованному?

Кушля засмеялся тихо.

- Да ну, я уж тут. Уж лучше без комнаты.

- Как лучше без комнаты?! - удивился Севастьянов. Он жил тогда еще в Балобановке, собственная комната была для него волшебной, несбыточной мечтой.

Кушля смеялся от души застенчивым симпатичным смехом.

- Не надо комнаты, дорогой товарищ, верно говорю. Пока нет комнаты еще туда-сюда, дышать можно. А будет комната - сейчас же мне, понимаешь, каюк.

- Как хотите, конечно, - сказал Севастьянов, ничего не поняв.

В тот же вечер пришла женщина в шинели и красной полинялой косынке. Войдя, она подошла к Кушле, зачерпнула из кармана горсть семечек и пересыпала в Кушлину протянутую руку. Они ничего друг другу не сказали. Женщина села на подоконник и сидела, грызя семечки, пока Севастьянов выдавал газету подписчикам, а Кушля наблюдал за выдачей, с командирским видом сидя за севастьяновским столом. Она была губастая, тяжелый серый взгляд исподлобья; стриженые волосы блеклыми прядями свисали из-под косынки на воротник. Когда подписчики ушли, она сказала:

- Как же тут жить, народ до ночи толкается, все равно что на барахолке жить.

Кушля запел задумчиво: "Эх, шарабан мой", а женщина закрыла лицо рукавом шинели и зарыдала грубыми злыми рыданьями. "А ну их", - подумал Севастьянов и ушел с тоскливым ощущением утраты, несправедливости, какой-то раздражающей чепухи, вторгшейся в его бытие. Он привязался к своему рабочему месту! А теперь там будет распоряжаться другой человек. Разве он, Севастьянов, плохо работал, что над ним посадили начальника? В редакции и в экспедиции ему говорили, что делать, и он со всем справлялся. И где же он будет теперь писать, и зачем в маленьком отделении начальник?

Утром он пришел на работу рано - Кушля был уже там. И женщина была, но не вчерашняя, а другая, толстая блондинка в платье с цветочками, с толстыми голыми руками. Толщина не мешала ей двигаться проворно, даже резво. Они с Кушлей вдвоем собирали и устанавливали старую железную кровать. Заржавленная и дребезжащая, кровать эта состояла из гнутых железных полос и прутьев и ни за что не хотела стать на все четыре ножки.

- Вот он пришел, - сказал Кушля при виде Севастьянова и выпустил кровать из рук, - он тебе поможет. Помоги ей, дорогой товарищ. Кровать она мне добыла.

- Все тебе добуду, - сказала женщина, хлопоча возле кровати, - только Ксаньку гони, чтобы я тут не видела Ксаньку!

- Чудачка, - сказал Кушля, - как же я ее отсюда прогоню? Тут учреждение, кто хочет, тот и ходит.

- Ну, так любить ее не смей! - сказала женщина и стукнула кроватью об пол.

- Тихо, тихо! - сказал Кушля. - Делай знай свое дело. Тут не базар. Про фанеру не забудь, отгородиться надо первым долгом, а то некультурно.

- Будет тебе фанера! - крикнула женщина, грохоча железом. - Только не люби Ксаньку!

Она приволокла фанеру и с помощью Севастьянова огородила угол Кушле под жилье. Приволокла матрац и подушку. И примус. И оклеила перегородку газетами. Это была кипучая баба, пышущая жаром, как печка. И печку стали топить благодаря ей, она приносила в ведерке уголь и штыб.

Кушля принимал ее дары с спокойным достоинством. Он вообще все принимал от людей как должное. Он отдал им больше. С этим гордым сознанием ходил он по земле в своей куцей шинели - запанибрата с кем хочешь... Севастьянов привез ему из редакции стол. Над столом повесили телефон, громоздкий желтый ящик того времени, с ручкой как у мясорубки. А из типографии Кушля, удовлетворенный, привез и повесил рядом с телефоном печатную табличку: "Заведующий".