Собрание сочинений.Том 2

И ему открываются склизкие от кровищи, говна, харкотины, ошметков серого вещества, гноя, грязные от обрывков кишок, хрящевого крошева, размолотых позвонков, растерзанных партбилетов, протоколов, мерзкой газетной каши, – открываются Л.З. непотребные склоны Вершины Власти. Открываются и жестоко прет от них узнаванием мельчайших подробностей, давно, казалось бы, похороненных в заметающей следы памяти.

И еще открывается то, что Вершина Власти походит, оказывается, на узкую мавзолейную трибуну, расположенную на самом краю некой пирамидальной фигуры, поставленной вверх основанием, так что основанием теперь служит ее усеченная верхушка, где и подгазовывает систему центрального отопления папьемашистый перегной В.И. Ленина.

Л.З. догадывается вдруг, что такое положение в пространстве Вершины Власти делает невозможным для вождей, на ней утвердившихся, взгляд на склизкие, зловонные, кроваво-грязные склоны и на гниющие у самого их подножия трупы политических врагов, друзей, товарищей по работе, родственников, подчиненных, учителей, бывших начальников и случайных граждан, ненароком залетевших в кроваво урчащую мясорубку-душегубку. Геометрия положения открывала взгляду вождей исключительно окрыляющие перспективы…

Удивительно, что кровь не прилила к голове, а отлила от нее в ноги. Голова была необыкновенно ясна. Ужас, ее объявший, обрел стойкую, пронзительную крепость – он не мучал, а разъедал серое вещество, и оно безумело от впервые испытанной собственной боли…

Л.З. как-то акробатически выкрутившись, вновь бросает умоляющий взгляд на Сталина, с неповторимой добротой приветствующего очередные колонны историков, которые…

Сталин неожиданно реагирует:

– Товарищ Буденный, продлите, пожалуйста, мучения товарища Мехлиса с дальнейшим их переходом в заслуженную длительную агонию, в порядке выдачи агонизирующему выходного пособия…

На глазах у вождей, готовых к дружному, гомерическому хохоту, легендарная усатая гнида садится на корточки в позу кончившего полет горного орла, напрягается…

Не-е-е-е-е-е…

Л.З. взвыл от непереносимого омерзения, но вой не мог исторгнуться, как это бывает во сне, из стесненной удушьем глотки… не-е-е-е-е-е-е-е… лучше туда… вниз… проклинаю… проклина-а-а-а-а-а-а-а…

Он разжимает ноги, дергается вправо – только бы увернуться от конских яблок кавалерийской псины, от извержений вонищи из его буланого крупа – и срывается с Вершины Власти с одной лишь неизвестно к кому обращенной мольбою… быстрее… быстрее…

Однако падение, резкое сначала, захватившее дух, но унявшее холод ужаса высоты в промежностях, замедлилось вдруг. Яички вновь тупо пронзило этим самым холодным ужасом высоты, хронически не дающим покоя высшим советским выродкам… Л.З. удивился, что падает не по отвесной линии, а по какой-то нелепой кривой, нарушающей знакомую привычную форму падения.

Падал он параллельно склону Вершины, под острым углом к ее основанию, то есть к бывшей верхотуре. Одним словом, это не было свободным падением, столь волшебно происходящим в безвоздушном пространстве и с истинным демократизмом уравнивающим скорости падающих крылышек, железок, травинок, стаканов, документов и трупов – всего, что может падать. Нет – это было уродливое мучительное падение-отклонение, и Л.З. открылся его путь наверх и пути наверх спихнувших его с Вершины товарищей.

Путь этот был весьма оживленным, несмотря на более чем отвесные склоны Вершины… Молодежь… понимаете… сосунки еще на партработе… угрюмо цеплялись за малейшие выступы, как бы вросшие в мавзолейный мрамор, – выбитые зубы, вытекшие глаза, с навеки остекленевшим в них выражением непонимания происшедшего, зубные протезы, части оружия, ордена, шапки-буденовки, очки, клочья волосни Троц… Бух… Кам… Зин… председательские колокольчики, подзадоривающие прыть восходящих, а главное, самое сподручное для цепляния и закрепления выжидательной позиции – не разложившиеся еще черепа партийных пап и мам, из черепов которых торопливые громилы даже не почесались вытащить втемяшенные альпенштоки…

Хотя это самое острое, самое сильное горное оборудование нашей партии, естественно, доставалось наиболее прытким везунчикам, плававшим, как удалось заметить Л.З., на обилии предостерегающих и устрашающих объявлений: «Приносить альпенштоки с собой строго запрещено», «Не уверен – не альпеншток», «За несданные альпенштоки администрация ответственности не несет», «Кто не сдаст альпеншток- того уничтожают»…

Разглядывая все это с вынужденным интересом, Л.З. как-то слегка забылся и испытал славное, облегчительное чувство преимущества человека, возвращающегося с покоренной однажды Вершины, хоть и гнусно нынче вышибленного с нее мразями, понимаете, антисемитами… в некие низины жутковатой неизвестности.