Собрание сочинений (Том 2)

Всю ночь ворочался Сенька с боку на бок. Ну, не всю, а полночи наверняка. На луну смотрел раз десять. Она прямо над средним окошком светила. С правой стороны наполовину отрезана, как яблоко какое ножом отхватили. На стене фотографии рассматривал. Хоть темно, а все равно видно. Он их все наперечет знал. Наверху бабушка с дедушкой. Настоящего дедушки Сенька никогда не видел, а только на фотографии этой. На ней и бабушка и дедушка еще молодые совсем - на стариков не похожие. Рядом с ними Митя на двух карточках: маленький, голый, попкой кверху, и в армии. В форме он красивый был. Пограничник! А еще есть - отец на войне. Около танка стоит, а голова перевязана. Ранен был. Потом - мать. Девочкой, когда в школе училась. Школа раньше далеко была. Ребята и учились и жили там. Мать, говорят, занималась хорошо! За это ее и сфотографировали. С отцом они в школе познакомились. Он из другой деревни ходил. Ниже всего карточка, где они как раз поженились. И Сенькина карточка - тут же рядом. Правда, нехорошая. Он плохо на снимках получается. Как испуганный! По соседству от Сеньки отцовы братья-близнецы. Оба они погибли. На войне. И материна сестра тоже погибла. В Германии где-то. Угнали ее туда фашисты. А на карточке она девочка совсем, классе в третьем, видно. Над самой Сенькиной головой - грамоты. Одна отцовская - военная. Там все города написаны и реки заграничные, где он побывал. А вторая - Митина - из совхоза. За работу на уборке. Отцу тоже давали такие. Но их очень много, и он не повесил...

Сенька опять повернулся, теперь - на спину. Все, что на стенке, он наизусть знает, а вот не на стенке...

Свет луны падал на Сенькино одеяло и на занавеску, за которой спали отец и мать. Занавеска еле заметно колыхалась, лунные полосы дрожали на ней и вдруг начали как-то странно прыгать. Почему? Да ведь это Сенька сам задел ногами занавеску - вот они и запрыгали. Сенька посмотрел на пол, где тоже лежали лунные полосы, - они не двигались, будто уснули. И Митя давно спал: во сне он всегда посапывает и иногда кашляет. Это от папирос.

Спать вовсе не хотелось. Когда думаешь о чем-нибудь, то заснуть трудно. Сенька даже закрыл глаза, а все равно не спится. Можно долго лежать с закрытыми глазами и не спать. И Сенька лежал. Сквозь закрытые глаза он видел, как светила половинка луны, и вот эта половинка начала расплываться и куда-то катиться. Куда же она катится? Прямо мимо дома и в сад!

Сенька побежал за луной в сад, но что это? Это уже не луна, а просто деревья, и на них висят блестящие от росы яблоки. Они освещены солнцем. Значит, сейчас уже не ночь, а утро.

"Хорошо, что утро", - подумал Сенька и подбежал к яблоням.

Вдруг появилась мать, и Сенька ясно услышал ее голос:

"Ой, пропадут наши яблочки! Надо скорей продавать".

"Рубль пяток! Рубль пяток!" - слышит Сенька, но это уже не мать.

Ба! Да это сами яблоки наперебой галдят:

"Рубль пяток! Рубль пяток!"

А на соседней яблоне тоже какой-то шум.

Сенька прислушивается.

"Нет! - кричат яблоки. - Тридцать копеек пара! Тридцать - пара!"

А одно, самое крупное, убежденно повторяет:

"Пятнадцать не двадцать! А двадцать не пятнадцать!"

Сенька в испуге бежит из сада, и под ногами у него путаются огурцы и помидоры.

"Рубль штука! - кричат огурцы. - Мы весенние!"

"А мы полезные! А мы полезные! - спорят помидоры. - Мы дороже!"

Отбрасывая ногами огурцы, Сенька мчится к калитке, но чувствует, что глаза у него начинают слезиться от запаха лука. Лук растопыривает свои перья и кричит:

"Гривенник пучок! Гривенник пучок!"

"А я - двугривенный! А я - двугривенный! - подпрыгивает пучок редиски. - Сладенькая!"

На улице Сенька переводит дух. Что это? Неужели такое бывает? Нет, лучше пойти на речку и искупаться. Жарко сегодня. И душно.

Он выходит в поле, сплошь усеянное ромашками и васильками.

Сенька удивляется: "Никогда не видел так много цветов". Он присматривается. Да это и не цветы вовсе, а готовые букеты. Ромашки отдельно. Васильки - отдельно. Поле начинает волноваться. Уж не к буре ли! Нет, это букеты пускаются в пляс. Они поют, шепчут:

"Гривенник букет! Гривенник букет! Гривенник букет!"

Сенька выходит на тропинку. Вот и знакомый мосток. И здесь стоит невообразимый шум и гам.

"Гривенник! Гривенник! Пятиалтынный пара!" - пищат незабудки.

"Полтинник стакан! Полтинник! Только полтинник!" - шелестят в рощице кусты малины.

Прямо на мосток под ноги Сеньке выходит целая армия грибов. Они топают, как солдаты, кричат хором:

"Только белые! Рубль! Только белые! Рубль!"

И даже из Гремянки высунули свои морды окуни и, тяжело дыша, пыхтят:

"Рубль десяток! Рубль десяток!"

Сеньке становится очень скучно. Он уже не может и не хочет бежать, ему лень двигаться, ноги его не слушаются. Наконец он делает шаг, еще шаг, еще... А вокруг него и лес, и поле, и трава, и песок, и воздух, и речка, и солнце - все шумят о деньгах. И вдруг оказывается, что это уже вовсе не лес, и не поле, и не песок, и не воздух, и не речка, и не солнце, а замусоленные, помятые рубли, и блестящие полтинники, и двугривенные, и пятиалтынные, и гривенники.

"Скучно, - думает Сенька. - Скучно..."