Собрание сочинений. Том 2

— Ну, боже мой, ну что ж это! Дачи не нашел!.. Да ты слушай меня, Воропаев, хочешь, я тебе сейчас три дачи дам? Сегодня или в крайнем случае завтра, в десять утра. Пойдешь ко мне, говори? Нет, ты сначала скажи, пойдешь или нет?

И заговорщицки нагибался к плечу Широкогорова, стремясь, как все выпившие люди, немедленно завершить предложение делом, шептал тому хриплым шопотом:

— У нас же… этого, ну, рыжего… все равно так и так снимаем на выдвижение… Значит, я остаюсь без заместителя, как араб в пустыне… Верно, Сергей Константинович?.. Кроме того, завклубом отсутствует… — И, уловив на спокойном лице старика одобрение, не разгибаясь, схватил Воропаева за протез и, шлепнув по нему своей мясистой пятерней так, что тот скрипнул, зловеще покачал головой: — Да это сущая чепуха, милый. Я сейчас в обком позвоню. Такой оратор, человек с огромным партийным опытом, а его — пропагандистом. — И вдруг выпрямился и захохотал, широко раскрыв почерневшие от красного вина губы. — А главное, дома-то и не получил!.. Слыхали, Сергей Константинович?.. Не получил! Ну и Корытов!

— Геннадий Александрович — человек умный, да ведь, как говорится, и на старуху бывает проруха, — осторожно заметил Широкогоров, не любивший, по беспартийной деликатности, насмешек над ответственными работниками.

— А мне ваш Корытов не показался дельным человеком, — с ненужной резкостью и явно бестактно, ни с того ни с сего сказал Воропаев и, говоря, сам уже осудил себя и даже едва вслух не выругался за эдакую непростительную несдержанность. — Трудно у вас людям, — добавил он, спеша поправить дело.

Чумандрин скоренько наполнил бокалы.

— А где им не трудно? — сквозь зубы вымолвил он. — Народу нынче, брат, везде трудно. Война! И у Корытова трудно, и, думаю, у тебя на фронте им тоже легче не было.

Откинувшись в глубину широкого кресла, Широкогоров не спеша прикладывал один к другому пальцы рук, поднятых к самым губам, будто настойчиво проверяя их чувствительность. Его умные, красивые глаза воинственно глядели на Воропаева, приглашая сразиться без промедления.

— Выиграть такую войну, да чтоб не было трудно? — с оттенком удивления произнес он. — Таких людей, которым бы все казалось легким, следовало бы судить как бездельников… да, именно как бездельников и прохвостов… ибо кому же могло быть легко?.. Только мерзавцам и негодяям… — Он поставил локти на обочины кресла и, слегка двигая кистями рук, точно обдувая их, адресовался непосредственно к Воропаеву. — Да разве вам самому, дорогой полковник, было легко? И разве стало трудно от одного Корытова, и только здесь, у нас?

И разговор, заостряясь и принимая бурные формы, перешел на трудности военной жизни, — и о чем только не говорилось в тот час!

А Чумандрин, похохатывая и от удовольствия щелкая пальцами, все подливал и подливал, повторяя фразу из какого-то, должно быть очень смешного, надолго запомнившегося ему анекдота:

— Пиши, Карапет, форму знаешь!

Скоро Воропаев поймал себя на том, что и он повторяет эту бессмыслицу и даже упрашивает произнести ее Широкогорова, но тот вежливо упорствует.

— Хорошему человеку хмель не вредит, — сказал Воропаев, хлопнув Широкогорова по плечу. — Как думаете?

Сейчас он жил как бы «вслух», шерстью наружу, как вывернутая перчатка, все его чувства были сверху, ничего не утаивалось.

— Да ну вас, я спать хочу! — казалось, только подумал он, но Чумандрин сейчас же почему-то подскочил к нему и, обняв его, повел.

— Пиши, Карапет, форму знаешь! — махнул рукой Воропаев, и они оба захохотали неизвестно по какому поводу.

Он проснулся оттого, что его горячо гладили по лицу. Светло-синяя занавесь делила большое окно поперек, и все в комнате золотисто синело, почти как в лунную ночь, и по ослепительно белому потолку струились, текли и не утекали голубоватые ручьи. Он не сразу понял, что в окно глядело море и что гладило его солнце, но, поняв, вскочил и быстро оделся.

И тотчас же услышал шаги и голос Чумандрина:

— С легким паром! Видал, какую природу мы тебе выставили? Не соблазняет? Как голова?

— С этим твоим вином я все дела позабыл, — ответил Воропаев. — Я ведь собственно заехал узнать у тебя о колхозах, которые мне поручил Корытов.

— Все-таки, значит, располагаешь ехать?

— Надо.

— Ну, как знаешь! А то вот она, твоя дача, гляди! — и мясистый палец Чумандрина выхватил из перспективы узкий прямоугольник белого домика, напоминающего будку тока высокого напряжения или голубятню.

— Рай! А?.. Вот и я говорю — на кой чорт тебе Корытов. Переходи ко мне и живи сколько влезет.

— Встретились бы мы с тобой, Федор Иванович, третьего дня, стал бы я твоим рабом на всю жизнь, а сейчас не могу, неудобно…

— Неудобно деньги красть да жену обманывать. А то вот, другой дом пустой, повыше, вроде как на скале, видишь? Покрупней будет. Этот могу в аренду сдать. Давай рядиться. Привози сына — и зови гостей на новоселье. На пятнадцать лет отдам, ей-богу.

— Федор Иванович, верь слову, не могу.

— Да что я тебе, хворь какую навязываю или воровать учу?