Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Они были теперь в юрте таежного наслега, куда их доставили якуты, посланные навстречу поселковым Советом при известии, что река опять «закипела». За бревенчатыми стенами бушевала разыгравшаяся к ночи пурга, там слышались беспрестанное шуршанье, царапанье, жалобный вой, переходящий временами в яростный рев. В такие минуты приезжие, и жители юрты, и пришедшие из наслега взглянуть на доктора поднимали лица, скупо освещенные керосиновой лампой, и умолкали, невольно насторожась. Старухи в широких платьях сильнее дымили трубочками, переставая мять шкурки мехов, которые они выделывали, молодежь посмеивалась. Даже огонь в глинобитном камельке-камине то притаивался, приседал, то с жарким треском бросался вверх, вытягивался, точно вставал на цыпочки, высматривая, что творилось на воле.

Иван Иванович, сидевший возле камелька, представил полыньи на реке и зябко повел плечами. Беда — попасть после «купанья» в лапы дикого зверя, морозной бури!

В большом котле, висевшем на железном крючке над огнем, варилась, булькала оленина. Якутка в меховой безрукавке поверх сатинового платья, с цветными бусами, обвивавшими в несколько рядов ее смуглую шею, навешивала рядом второй котел для пельменей.

У низкого стола, заваленного кусками меха с оленьих и лисьих лап, и темно-серыми шкурками якутской белки-чернохвостки, сидела среди мастериц артели Марфа Антонова, председатель районного Совета, пожилая женщина с горбоносым, бронзовым от загара лицом и узкими умными глазами. С гостем, так долгожданным, она уже переговорила при встрече, а теперь толковала о чем-то со своими избирателями.

— Она им сказку рассказывает, — пояснил Никита, заметив, как вслушивался доктор. — Она много сказок знает и свои придумывает.

Женщины шили зимнюю обувь и перчатки. Румяные девушки по очереди прикладывались к трубке, гулявшей по кругу.

— Нехорошо! — сказал Иван Иванович Никите. — Здесь, наверно, есть комсомольцы… Скажи им, что курить детям и молоденьким девушкам вредно, тем более из общей трубки… Погоди!.. Я после ужина прочту им лекцию…

— Комсомольцев в этом наслеге много. Они имеют возможность жить культурно: артель зажиточная. Посуда отдельная и полотенца найдутся для каждого. — Никита встал со скамьи, зорко оглядел юрту, дальние углы которой тонули в полумраке: повсюду на стенах висели пышные связки мехов последней добычи. — Богатая артель! — повторил он с гордостью.

На остановках Иван Иванович читал для него настоящие лекции по медицине. Жадность Никиты к знанию развлекала и радовала его; он ярко представлял будущую работу молодого якутского фельдшера, воспитанного им. А сколько их доучивается на курсах на Каменушке! Иногда Иван Иванович жалел, что передал своих учеников Гусеву. Но тут он обычно вздыхал и старался думать только о поездке и людях, ожидавших его в Учаханском улусе.

Сегодня первая встреча в этом районе. Первая ночевка в юрте. Большая, чистая, она походила многолюдством на русское общежитие, но постели устроены на нарах, тянувшихся как широкие лавки, вдоль всех четырех стен; над некоторыми постелями нарядные занавески, украшенные вместо кистей кусочками меха и звонкими побрякушками. Спальные места отделены столбами, на этих столбах, поддерживавших крышу, висят одежда, ружья и связки шкурок. Повсюду белеют мездрой распяленные на деревяшках сырые меха…

Мягкая рухлядь. С соболем и куницей в текущем году уже покончено. По рассказам Никиты, за ними охотятся с октября по декабрь. С января начинаются соболиные свадьбы. Сейчас идет во множестве белка, выдра, рысь, росомаха.

«Тоже боевой промысел! — думал Иван Иванович, прислушиваясь к звериным голосам метели. — И здесь свои мастера, свои рекорды».

После ужина и лекции о вреде курения для детей и заодно и о бытовой гигиене Иван Иванович присел на чурбак у камелька.

Девушки опять шьют, сбившись в кружок, и опять Марфа Антонова шевелит увядшим ртом, держа в цепких пальцах холодную трубочку. Находясь под впечатлением лекции, она стесняется курить, но привычка к табаку явно мучает ее.

— Что она говорит им? — спросил Никиту Иван Иванович при очередном взрыве общего одобрения рассказчице.

— Она рассказывает грустную любовную историю…

— Переведи!

33

— Это было на Олекме. Давно уже… лет сорок назад. Жил там богатый якутский подрядчик. Подряды он брал на золотых приисках: продукты туда отправлял на лошадях, сеном торговал. Жену его звали Дуней. Он ее за красоту купил у нищих сородичей. Она и замужем осталась красивой и стройной, словно молодое деревцо, хотя родила мужу пятерых сыновей. Выросла сиротой, грамоты не знала, но в улусе очень уважали ее, даже стеснялись перед ней. Ходила она в темных платьях, а руки — белее молока, румянец — нежнее цветов шиповника, и глаза, когда она смеялась, — как две клюющие птички… Войдет в юрту, скажет «капсе» своим серебряным голосом, и все притихнут. Степенна была, точно бобриха, и людям казалось, будто думает она и понимает иначе, чем они. За это особенно уважали ее. А женщин у нас не привыкли уважать, только шаманок боялись.