Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

— С одной стороны, понятно: семья — дело общественное, и забота о ней должна нас волновать, — заговорил он, посматривая на Игоря из-под сдвинутых бровей горячими, угольно-черными глазами. — Но если речь идет о большом чувстве, то вмешиваться невозможно! Тем более детей здесь нет, а все взрослые, серьезные люди. Да, по-моему, и зря он поднимает шумиху. Если понадобится, Иван Иванович сам сумеет потолковать с Ольгой Павловной.

— По-моему, Скоробогатов лицемер, — решительно высказался Игорь. — Да, да, лицемерный и жестокий, как инквизитор!

— Вы тоже загнули! — хмуро возразил Логунов. — Я думаю, он от всей души хлопочет…

— Почему же он не хлопочет о Паве Романовне… — начал было Игорь, но спохватился и умолк, точно поперхнувшись словом. — Вы не подумайте, я не осуждаю Паву Романовну, — добавил он извиняющимся тоном. — В конце-то концов это глубоко личное дело и всякий сам расплачивается за свои грехи. Что? — спросил он простодушно, заметив протестующее движение Логунова. — Вы не согласны?

— Не согласен. Семья — дело личное, пока она соответствует нормам поведения общества, но коль скоро происходят какие-то нарушения, общество так или иначе, но обязательно вмешивается.

— Значит, вы поддерживаете Скоробогатова? — с явным прискорбием спросил Игорь.

— Нет, мне не нравится метод его вмешательства, — сказал Логунов.

Оба стояли на площадке рудничного двора, в стороне от работавших моторов. Уже спустилась вечерняя смена, отшумел встречный людской поток, и у подъемников установилось сравнительное затишье, только подходили непрерывно вагонетки с рудой.

— Это не метод, — повторил Логунов. — Скоробогатов не думает о тактичности и чуткости, которые должны быть органически присущи ему по роду работы. Уж если потребовалось, так надо было вызвать самого Ивана Ивановича или Таврова, членов партии, и поговорить по-товарищески, не стуча кулаками. Тем более что совсем нет сейчас основания Для стука и крика. Скоробогатов кричит о нарушении этики только потому, что кто-то прошелся под руку с чужой женой, а глубже он не видит.

— Не видит, — как эхо откликнулся Игорь Коробицын, сам ничего не понимавший. — Когда я встретил Ольгу Павловну после разговора в райкоме, она вся дрожала от гнева. Значит, он основательно распекал ее. Надо призвать к порядку тех, кто распутничает, хотя бы и шито-крыто, кто действует как зараза.

— Вы так и сказали Скоробогатову?

— Нет. Он сбил меня сразу с ног. Ведь вы знаете его приемчики!..

— Однако он не сбил вас, когда речь шла о методах сжигания топлива на электростанции, — напомнил Логунов.

— Еще бы! Там я на высоте положения, а в этом деле совершенно беспомощен.

«Да, это дело сложное! — думал Логунов, выходя из штольни рудника. — Враги изображают нас, советских, особенно партийных, людей, сухарями, которые глушат в своей душе чувство любви. Или они представляют нашу жизнь как сплошное самоотречение, как жертву ради будущего. А мы живем, правда, напряженно, но интересно, любим и радуемся со всею силою человеческих чувств, не стесненных никакими условностями, кроме блага ближнего».

54

— До свидания, Юрий Гаврилович! — Иван Иванович взял мальчика на руки, легонько потрепал, погладил его. — А ты поправился: жирком оброс, — промолвил он шутливо. — Но только, чур, беречься! Пока не научишься ходить по-настоящему, не прыгай, не взбирайся высоко, чтобы не упасть. Ну, да ладно, Денис Антонович твоей маме расскажет, как тебе нужно вести себя.

— Я теперь сам знаю, — ответил мальчик и неожиданно охватил цепкими ручонками шею Ивана Ивановича.

— Испугался? Думаешь, уроню?

— Нет. — Маленькие губы приблизились к самому лицу доктора. — Можно? Я чуть-чуть!

Аржанов кивнул и взволнованно рассмеялся, ощутив милое прикосновение к щеке, к уголку рта.

— Сильные вы! — сказал мальчик, проводя ладошкой по плечу своего исцелителя. — И… колючие.

«Не успел побриться сегодня! — подумал Иван Иванович, оставшись один. — Плохой признак для женатого человека… Да-да-да… чувствую — неладно, а что — не пойму! Здесь несколько дней, недель проведешь с человеком, и то будто кусок жизни своей отрываешь, расставаясь с ним. Вот Юрок — птаха малая. Пока выходили, привыкли к нему! И он пригрелся. „Я чуть-чуть!“ Разве забудешь такого? А там восемь лет душа в душу…»

— Письмо! Иван Иванович, письмо! — запыхавшись от волнения и спешки, сказал глазной врач, входя в кабинет.

— Какое письмо, Иван Нефедович?

— Ответ из обкома.

Иван Иванович побледнел. Глаза его сделались совсем черными.

— Где же оно?

— Сейчас Хижняк несет. Да куда он запропал?!

Иван Нефедович высунулся в коридор, нетерпеливо замахал рукой.

— Иду. — Хижняк, рыжий, солнечно сияющий, показался в дверях.

— Хорошее? — спросил Иван Иванович.

— Не знаю. Не смотрел. На ваше ведь имя.

— Что же вы сияете заранее? — сердито сказал Иван Иванович, издали протягивая руку.

— Думаю — неплохое. Привез его работник обкома. Двое оттуда приехали. Созывается внеочередная районная конференция, а такое спроста не бывает.

— Внеочередная, районная?.. — повторил Иван Иванович, медля вскрывать конверт, словно боялся заглянуть в него.