Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Он встал и, осторожно ступая, вошел в операционную. Ольга еще лежала на столе, прикрытая свежей, заутюженной в квадраты простыней, голова ее была повернута набок, глаза плотно смежены. Иван Иванович приложился щекой к ее прохладным волосам.

Она осталась неподвижной, длинные, почти черные ресницы не шевельнулись.

4

С ощущением холодной пустоты проснулась Ольга утром на больничной кровати. Она лежала без подушки, вся вытянувшись и, точно продолжение сна, припоминала падавший снег, лед, черневший в белой, пушистой борозде, потом боль, опоясавшую ее тело. Не очень-то хотелось ей в этот раз сделаться матерью, но раз уж так вышло, то она примирилась с неизбежностью, чтобы заполнить пробел в жизни, сказывалось и подсознательное желание восстановить теплоту отношений с мужем — ведь она не чувствовала к нему ни ненависти, ни презрения, уважая его по-прежнему…

И вдруг ничего нет. Ольга шевельнула под одеялом руками, потрогала чуть втянутый живот и устало закрыла глаза. Она лежала холодная, слабая, вся какая-то пустая: ни мыслей, ни желаний.

Приближавшиеся шаги вывели ее из этого состояния: в палату входил Иван Иванович.

Отведя взгляд от его властного лица, с каким он выслушивал на ходу то, что говорил ему дежурный врач, Ольга заметила пожилую женщину, смирно сидевшую на своей койке. Та смотрела на Ивана Ивановича с материнской ласковой гордостью и просто расцвела, когда он справился о ее здоровье. Избегая встретиться с ним глазами, Ольга увидела, как осветились лица всех находившихся в палате. Его любили здесь. Его ждали. Преодолев волнение, охватившее ее, Ольга повернула голову. Иван Иванович стоял уже около нее. Властное выражение, с которым он вошел в комнату, сменилось робким и радостным. Рослый, широкоплечий, могучий, как дуб на раздолье, он был особенно хорош с доброй улыбкой. Ольга смотрела на него, силилась найти в своей душе хоть искорку прежнего чувства… Она видала его человеческую и мужскую красоту, но эта красота не трогала ее: не гордость, а грусть и сожаление испытала она и с невольным вздохом закрыла глаза.

Иван Иванович присел рядом, взял ее руку, проверяя пульс, это тоже ощущалось ею, как прикосновение чужого человека.

— Как ты чувствуешь себя? — В голосе его Ольге почудился упрек.

— Хорошо. — Она не знала, что муж до утра пробыл в больнице, беспокоясь, не один раз подходил к ее кровати.

— До чего я измучился! — тихо сказал он, прикладывая вялую руку Ольги к своей щеке.

Жалость переборола отчуждение, Ольга ответила слабым пожатием, но ей сразу стало стыдно за это притворство.

Позднее Иван Иванович приходил снова, принес печенья, конфет, фруктов; пробовал заговаривать о разных пустяках. Ольга больше отмалчивалась, а когда он, очень расстроенный, отправился домой, раздала принесенное соседкам по палате: ей самой кусок не шел в горло. Разве ожидала она, что так обернется, когда молодая, правдивая, любящая соединяла свою судьбу с судьбой Ивана Аржанова? Казалось, счастья хватит на целый век! И вот все рухнуло!

Ночью, осторожно повернувшись на бок, Ольга смотрела на окна, щедро выложенные лунным серебром по морозным узорам. Видимо, зима установилась сразу по-настоящему, наверное, все бело, а над белым покоем одиноко бродит ущербная луна. Серебряная нить протянулась от окна к постели Ольги. Стоит протянуть руку — и схватишь ее. Но мертвенным светом скользит меж пальцев лунная пряжа. Ольга рассеянно ловит ее и думает, мучительно, напряженно думает, шевеля рукой, как заигравшийся ребенок. В дальнем углу палаты затянулась беседа; тихо шелестит над койками женский шепот: кому-то еще не спится. И многим не спится в большом доме с просторными замороженными окнами: мучают людей разные боли…

— Вы уже чудесно выглядите! — сказала Пава Романовна, кладя на столик пакеты и пакетики. — Вот бисквиты, шоколад, это вот от Игоря засахаренные фрукты. Я специально посылала нынче шофера в Укамчан за сладким для детей. Дети растут, им нужно сладкое. Приятно, если они вообще ни в чем не имеют отказа. Детство не повторится в жизни человека… — Пава Романовна на минутку умолкла, вспоминая собственную, ничем не примечательную юность. — Ланделий съел сразу почти кило шоколада. Потом ему пришлось давать слабительное. Мальчик со странными наклонностями: все бьет, ломает, но волевой, клянусь честью: чего не захочет сделать, не заставишь никакими силами. А Камилочка — кокетка: целый час может вертеться перед зеркалом, но тоже все ломает.

Почему они не берегут вещи? По-моему, это от презрения к частной собственности, — добавила Пава Романовна, испытывая смутную потребность оправдать поступки своих детей.

— Еще бы! — Ольгу уже начинала раздражать болтовня приятельницы.

— Говорят, не сегодня-завтра немцы начнут вторжение в Англию, — сообщила та, неожиданно вспомнив и о международных делах. — На берегу реки Ла-Манша…

— Пролива…