Собрание сочинений. Том 2. Проза

К каждому он обращался от имени вымышленной организации экологов, озабоченных проблемой зашумленности мегаполисов. Он просил назвать место, в котором находится абонент, а затем помочь ему записать минутный образец уличного шума. Тех, кто казался ему достаточно терпеливым и общительным, он также просил ответить на ряд вопросов: какой марки был автомобиль, только что проехавший под окном, к какой породе относится дерево, листва которого так металлически шуршит под порывами ветра, и какая сегодня погода.

И все это он записывал, снабжая своими комментариями и сохраняя на жестком диске. Вскоре диска стало не хватать, и тогда он начал стирать все лишнее, не заботясь о том, чтобы заархивировать уничтожаемые любимые некогда тексты, музыкальные произведения и звуки, даже записи голосов отца и матери.

Вскоре он расширил область своих изысканий: он тревожил сон мирных сельских жителей, чтобы послушать, как дышит лунная ночь в украинской степи или жаркий полдень в пустынях Аравии. Он подключался к микрофонам, установленным в заповедниках и на морском берегу, для того, чтобы усталые от трансакций брокеры, собирая силы перед очередными торгами, вспоминали о том, что и они тоже дети природы.

Он уже и не помнил, когда спал в последний раз; он погрузился в состояние между явью и сном. Ведь даже когда он дремал, компьютер продолжал воспроизводить добычу дня: скрежет арктических торосов, гомон таиландского плавучего рынка, стальной хруст убийственного ветра, разбивающегося о вершину К-2, шорох волн, накатывающих на безлюдный пляж в Северной Калифорнии.

Вскоре он начал безошибочно угадывать происхождение каждого звука. Ведь хриплый рокот волн Атлантики совсем непохож на бронзовый гул валов Тихого океана, а падение кедровой шишки, колючее и точное, – на удар кокосового ореха о коралловый песок.

Он заставил компьютер играть с ним в угадайку, прокручивая шумовые сэмплы в случайной последовательности. Выиграв сто раз подряд, он понял, что достиг совершенства и что теперь, в очередной раз, ему нужно думать о том, чем бы заполнить свое время – да чем угодно, лишь бы вновь не карабкаться по этой скользкой лестнице, ведущей вверх из пучин отчаяния, срываться и начинать все сначала.

И тут, впервые за долгое время, звонок раздался у него в квартире. Он разрешил соединение. Звонила Тина.

Она плакала. Он молчал. И потому, что ему нечего было сказать, и потому, что он внимательно вслушивался в шум. Шума не было, и это его обеспокоило. Не было даже того географически неопределенного шума, который присутствует в замкнутых помещениях со звукоизоляцией. В этих случаях он не мог сказать, в какой стране и городе находится собеседник, но без труда определял, больница это или офис, завод или кафе.

Внезапно его осенило. Шум был – просто он его не слышал, потому что это был шум его города, возможно даже той же самой улицы, который он, по вполне понятному упущению, не включил в свою картотеку. Тина была где-то совсем близко.

Девушка перестала всхлипывать и сказала:

– Что случилось? Ты не звонил два месяца. Я пыталась звонить тебе, но ты все время с кем-то болтал. Я вся прямо извелась, – и тут она снова заплакала.

Он не сказал ни слова.

Тина всхлипнула и тихо прошептала:

– Я тебя люблю.

И, не дождавшись ответа, твердо повторила:

– Да, я люблю тебя. Я поняла за эти жуткие два месяца. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой. А ты даже не хочешь разговаривать со мной… Неужели ты от меня настолько устал?

Он снова промолчал, и тогда Тина выговорила, заикаясь:

– Может, ты думаешь, что я какая-нибудь уродина? Хочешь, я включу камеру, и ты меня увидишь? Я не хуже многих других, честное слово!

Он сказал только одно короткое слово:

– Разъединить! – и адресовано оно было не Тине, а компьютеру.

Затем привычно и заученно приказал внести личный номер Тины в фильтр, ограждающий пользователя от нежелательных звонков.

Он сидел, ощущая, как все его тело покрывается липкой испариной. Он снова был один, как всегда, один. Он снова стоял у самой первой ступени бесконечной склизкой лестницы, установленной в колодце его души, и готовился к бесконечному и безнадежному подъему.

Ему хотелось биться о стены, кататься по полу, но он не мог. Он не мог даже причинить себе боль. Разве что…

Ухмылка искривила его губы.

– Нью-Мехико, Аламагордо, 16 июля 1945 года, – сказал он. – Громко. Громче! Громче!! Громче!!!

Эту архивную запись он скачал, блуждая где-то по закоулкам сети. Рев потревоженной энергии атомного распада наполнил комнату. Перегруженные мощные колонки хрипели, инфразвук крушил позвоночник, гул раскаленного излучением воздуха вышибал барабанные перепонки.

И вдруг с ним случилось то, чего никогда не случалось раньше: ослепительный свет вспыхнул в его глазах, странных глазах с вертикальными и узкими зрачками. Он зашипел от ужаса перед небывалым и неведомым, приподнял над песком свое длинное, гибкое тело – и тут воздух, превратившийся в летящую со скоростью реактивного самолета бетонную глыбу, ударил его, ломая позвонки и ребра. Неописуемая боль пронзила мозг.