Собрание сочинений, том 27

Итак, 22 августа состоялось третье заседание. Собрание было очень многолюдное, так как публика ожидала большого скандала по поводу виновного в государственной измене Агитационного союза. Председательствует Мейен. Присутствуют также Р. Шрамм и Бухер. Клика Кинкеля вносит предложение об образовании эмигрантского комитета. Дело в том, что г-ну Кинкелю как общественному деятелю не хочется уходить со сцены. С другой стороны, ему не хотелось бы также скомпрометировать себя в глазах эстетически-либеральных буржуа Англии. Эмигрантский же комитет, это — политически-филантропическое учреждение, которое, кроме того, предоставляет в распоряжение некоторые денежные средства, соединяя таким образом в себе все желательные условия. В противовес этому неким Холлингером и Ульмером было внесено предложение избрать эмигрантский комитет на общем собрании эмигрантов; в ответ на это клика Кинкеля указывала на опасность скандала, который будет устроен людьми, действующими за спиной собрания (имелись в виду, конечно, мы, хотя нас и не называли). Но у них были враги и в своей среде.Из членов Агитационного клуба присутствовали лишь Гёгг, Зигель и его брат. Гёгг был избран в эмигрантский комитет; это дало повод: 1) объявить о выходе Таузенау; 2) отклонить заявление Агитационного союза; 3) наконец, по окончании дебатов объявить о выходе всех членов Агитационного союза. Большая буря. Техов и Шрамм отчаянно обругали А. Руге.Вообще была сильная ругань.Гёгг отвечал своим противникам с сознанием собственного превосходства, резко напал на лицемерного Кинкеля, который выпускал для ответа своих оруженосцев, поглаживая бороду, как Великий Могол, и писал через посредство все время увивавшегося вокруг него Шурца записки, которые тот, как «соглашатели» в Берлине, пускал среди его приверженцев; когда записка заканчивала свой круг, он писал свой окончательный приговор. Лишь после того как Гёгг сказал, что Агитационный союз поместит свое заявление в английских газетах, Кинкельответил величественно, что он уже и сейчас господствует над всей американской прессой и что уже приняты меры к тому, чтобы в кратчайший срок подчинить его влиянию также и французскую прессу.

Кроме этой, чреватой скандалами, темы разбирались еще и другие вопросы, которые даже в лоне самих побратавшихся демократов вызвали ужаснейшую бурю, так что дело доходило до угроз кулаками, страшного шума и крика, пока в 2 часа ночи хозяин не потушил лампы и не погрузил жаждущих объединения в непроницаемую тьму. Главными возбудителями скандала были Шрамм и Ульмер. В частности, Шрамм в своих выпадах против Руге дал одновременно выход своему гневу против коммунистов, — что было встречено с большим одобрением, — самым враждебным образом напал на Виллиха и объявил рабочих трусами. На это отвечал Ульмер; но он, со своей стороны, вместе с Холлингером, другом Зигеля, требовал созыва общего собрания эмигрантов для выбора комитета помощи. Он прямо обвинял Виллиха и т. д. в том, что тот прокутил и растратил эмигрантские деньги. Невообразимый шум. Таракан Диц выскакивает вперед, заявляет, что он кассир Эмигрантского комитета [308] Грейт-Уиндмилл-стрит, и требует отказа от этих слов. Ульмер заявил, что если эти господа этого требуют, то он готов представить доказательства. Он не возьмет своих слов обратно. Виллих старается его укротить, прибегая к своему обычному приему, и приглашает его для частного объяснения в свою комнату. Но Катон-Ульмер непоколебим и не желает разговаривать без свидетелей. Кстати, Шиммельпфенниг, сидя позади Ульмера, в продолжение речи Гёгга все время хрюкал и производил шум; тогда Ульмер, одержимый вдруг своим «дарованием», поворачивается, потрясая кулаками, и рычит Ш[иммельпфеннигу]: «Если вы, жалкий побирушка, не замолчите, наконец, то я вас выброшу в окно». Ш[иммельпфенниг] побледнел, как мел, но, призвав на помощь свою прусско-офицерскую храбрость, ушел в дальний угол.

Во время этого замечательного представления на Виллиха несколько раз и со всех сторон так грубо нападали, — Гёгг, Шрамм, Холлингер, Ульмер и т. д., — что он шесть раз заявлял, что должен будет уйти, если его достойную персону не оставят в покое.