Собрание сочинений, том 27

Заседание началось. Б[орн]ш[тед]т оперся головой на руку и с особым торжеством смотрел на меня. Я также посмотрел на него и ждал, что будет. Выступил г-н Томис, который, как тебе известно, потребовал слова. Он вытащил из кармана написанную речь, которая содержала целый ряд нелепейших выпадов по поводу нашего мнимого спора, и зачитал ее по бумажке. Так продолжалось довольно долго, но когда этому не видно было конца, поднялся всеобщий ропот, многие стали требовать слова, и Валлау призвал Т[омиса] к порядку. Тогда Т[омис] произнес по бумажке шесть бессмысленных слов по этому вопросу и сел на место. После этого выступил Гесс и очень хорошо нас защищал. За ним — Юнге. Затем выступил парижский Вольф ^{138}, который, правда, три раза запнулся, но был встречей горячими аплодисментами. Затем говорили еще многие другие. Вольф сознался, что мы возражали только для вида. Поэтому мне пришлось выступить. Я говорил, — к величайшему смущению Б[орн]ш[тед]та, который воображал, что я больше всего занят личными дрязгами, — итак, я говорил о революционной стороне протекционистской системы, совершенно игнорируя вышеупомянутого Томиса, и поставил новый вопрос. Принято. — Пауза. — Б[орн]ш[тед]т, сильно потрясенный моей резкостью по отношению к нему, полным провалом Томиса (в его речи чувствовался Б[орн]ш[тед]т) и особенно резкостью, с которой я закончил свою речь, подошел ко мне: «Но, милое дитя, вы так сильно горячитесь» и т. д. Одним словом, я должен был подписать статью. — «Нет». — «Тогда нам надо, по крайней мере, столковаться относительно краткого введения от редакции». — «Хорошо, завтра в одиннадцать часов в кафе «Сюисс»».

Затем перешли к приему Б[орн]ш[тед]та, Крюгера и Вольфа. Первым встал Гесс и задал Борнштедту два вопроса относительно собрания в понедельник. Б[орн]ш[тед]т отделался ложью, а Гесс был настолько малодушен, что объявил себя удовлетворенным. Юнге напал на Б[орн]ш[тед]та лично по поводу его поведения в Обществе и за то, что он ввел Зандкуля под чужим именем. Фишер очень энергично выступил против Б[орн]ш[тед]та, не сговорившись предварительно с нами, но говорил он очень хорошо. Так же выступали еще многие другие. Одним словом, упоенному победой г-ну фон Борнштедту пришлось форменным образом пройти сквозь строй рабочих. Ему задали изрядную трепку, и он — он, который считал, что, подарив книги, совершенно втерся в доверие, — был так потрясен, что мог отвечать только слабо, уклончиво, сдержанно, несмотря на то, что Валлау фанатически стоял на его стороне, плохо вел собрание и позволял ему каждую минуту прерывать ораторов. Все еще было неопределенно, когда Валл[ау] попросил предложенных кандидатов удалиться и приступил к голосованию. Крюгер,предложенный мной как в высшей степени безобидный человек, который не сможет повредить Обществу,был безоговорочно поддержан Вольфом и прошел. По поводу Б[орн]ш[тед]та Валл[ау] выступил с длинной резкой речью в его защиту. Тогда выступил я, разоблачил всю интригу, поскольку она касалась Общества, опроверг одну за другой все увертки Б[орн]ш[тед]та и, наконец, заявил: «Б[орнштедт] интриговал против нас, хотел составить нам конкуренцию, но мы победили и поэтому можем теперь допустить его в Общество». Во время этой речи, — это была самая лучшая речь, какую я когда-либо произносил, — меня часто прерывали аплодисментами; особенно когда я сказал: «эти господа думали, что победа уже на их стороне, потому что я, ваш вице-председатель, уезжаю отсюда, но они не подумали о том, что среди нас есть человек, которому это место принадлежит по праву, единственный человек, который может здесь, в Брюсселе быть представителем немецких демократов, — это Маркс», — тут раздались громкие аплодисменты. Одним словом, после меня больше никто не выступал, и, таким образом, Б[орн]ш[тед]т даже не удостоился чести быть выброшенным. Он стоял за дверью и все слышал. Я охотнее сказал бы это в его присутствии, но другого выхода не было, так как я должен был беречь свои силы для последнего удара, а Валл[ау] прекратил дискуссию. Но он, подобно Вольфу и Крюгеру, слышал все до единого слова. В противоположность ему Вольф прошел почти блестяще.

Короче говоря, на вчерашнем заседании Б[орн]ш[тед]т, Крюгер и другие были так посрамлены, что они из приличия не могут показываться в Обществе, и этого с них надолго хватит. Но они, конечно, придут; этот наглец Б[орн]ш[тед]т был совершенно убит тем, что мы оказались еще бесцеремоннее его, что все планы его потерпели полную неудачу и что мы так решительно выступили против него. Он не нашел ничего лучшего, как бегать по Брюсселю и везде жаловаться на свой позор — последняя степень падения. Он в ярости вернулся в зал, но был совершенно бессилен, и когда я попрощался с Обществом и был отпущен с надлежащим почетом, он в ярости ушел. Во время дебатов о нем присутствовал Бюргерс, который приехал сюда третьего дня вечером.