Собрание сочинений (Том 3)

Ей не ответили. Она перелезла через боковую сетку кровати и выбежала в столовую. Там стояло много людей, и на кушетке лежал вытянувшись кто-то, с головой покрытый простыней. Он был такой длинный, что не поместился на кушетке, - в ногах у него была подставлена скамеечка. И потому это не мог быть папа: папа умещался на кушетке. Но вот кто-то подошел и положил на стул знакомый серенький пиджак.

- Папа? - сказала Марьяна.

А нянька все голосила.

...Нянька вела Марьяну за руку по дорожке между высокими колосьями ржи и рассказывала кому-то, что ей за последний месяц не плачено жалованье и неизвестно, с кого теперь и требовать.

- Ни на кого смотреть не буду, - сказала нянька, - не заплатят возьму покойниково одеяло стеганое и скатерть с мережкой, и квиты.

Марьяна слушала и не понимала.

Впереди несли гроб и знамена.

Сзади тоже разговаривали - Марьяна поняла, что разговор о ней.

- Многие согласны усыновить. Петр Иваныч согласен, я согласна...

- Нет, - сказал густой властный голос. - Вы все люди занятые, деловые. Девочка маленькая, за нею нужен уход. Настасья Петровна Коростелева - это будет самое правильное.

И другие голоса подтвердили, что это самое правильное.

Настасья Петровна шла тут же - высокая, худенькая, прямая - и молчала.

Она была многим обязана старикам Субботиным, родителям Федора Николаевича. В городе это знали, и теперь заговорили, что Настасья Петровна обязана заплатить субботинскому дому добром за добро и воспитать Марьяну, как она воспитывает своего сына Митю. И удивлялись, и негодовали, что Настя еще что-то там обдумывает и не дает своего согласия.

Не поняли люди, что Насте в то время было не до отдачи мелких долгов.

Смолоду ее жизнь сложилась трудно. Незаконная дочь бездомной батрачки, сама с восьмилетнего возраста пошла батрачить по богатым мужикам. Говорят старые люди, будто в старину тоже было много хорошего и все дешево до удивления, - что ж, верно, было все: хорошие платья, книжки с картинками, пряники по копейке штука, - только не для Насти.

Девчонкой пятнадцати лет она поступила к Субботиным. Там ее приласкали, заботились о ней, научили читать-писать. В благодарность она из кожи вон лезла, чтобы услужить... Перед самой революцией к ней посватался шорник Коростелев, без ноги пришедший с германского фронта. Он сказал: "Довольно тебе под чужими крышами жить, у меня собственный дом, будешь сама хозяйкой; мамашу возьмешь и будешь покоить". Она пошла посмотреть, какой дом у него (тот самый, где она живет по сию пору: комната, кухня, сени, чулан). Сперва посмеялась: "Уж и дом!" Потом постояла в горнице, заваленной обрезками кожи, постояла в дворике, поросшем мелкой травкой... и так захотелось ей иметь угол, где она была бы хозяйкой, что взяла да и вышла за шорника Коростелева. Была в ту пору уже грамотной, читала книги. Во всех книгах описывалась любовь - таково-то красиво... Только на Настину долю любовь не выпала.

Ничего, жила и без любви. Даже считала себя счастливой: муж был работящий, непьющий, не обижал. Но и это бедное счастье оказалось не для Насти: в двадцать первом году муж ее умер от сыпного тифа. Опять пошла Настя на поденку, чтобы прокормить сына и мать.

В тридцатом году начал строиться совхоз "Ясный берет". Настасья Петровна поступила на строительство. Из разных мест съезжались люди, наскоро ставили себе жилища при фермах, жилищ не хватало. Настасья Петровна осталась жить в городе, в крохотном своем домишке. Ей нипочем было ходить на работу и с работы за два, за три километра: она привыкла ходить, не больно доводилось в жизни рассиживаться... В первый раз она поняла, что можно работать не ради куска хлеба и не из благодарности.

Трудились разные люди из разных мест - и появились на пустом месте жилые дома, постройки для скота, силосные башни, склады, водопровод, электричество, мельница - большое хозяйство, социалистическое хозяйство. Мы и работники, мы же и хозяева.

И раньше Настасья Петровна часто слышала слово "социализм", сулившее жизнь неслыханно широкую, светлую, богатую счастьем, - но, по правде сказать, сомневалась: "Будет-то оно будет, к тому ведет советская власть, да когда будет? Внуки наши, может, увидят, а мне уж где!.." А люди, с которыми она строила совхоз, говорили: "Мы строим социализм, вот здесь он будет, и не для внуков, а для нас самих". Скинула Настасья Петровна все гири с ног - скорби, усталость, заботы о сыне: "Ладно, не пропадет, большой уж, пионер, школа из него сделает человека, а дома бабушка присмотрит..." И никакая благодарность, ни к кому на свете, не могла бы вернуть ее к корыту, к домашней заботе, к четырем своим стенам.

Председатель райисполкома вызвал Настасью Петровну и стал уговаривать взять на себя обязанности Марьяниного опекуна.

- С удовольствием, - сказала Настасья Петровна, - только воспитывать не могу. Она из хорошей семьи барышня, это надо всю душу положить, чтоб ходить за ней как полагается. Не могу. Давайте буду опекуном, а насчет воспитания вот я что предложу.