Поздний вечер, дождь. Пряча сигарету в рукаве плаща, Женя Логинов переходит на другую сторону и останавливается под фонарем. Ночи стали черными, горят фонари.
В освещенном окне третьего этажа явилась женская фигура и исчезла.
Девушка в плаще, в пластикатовой косынке спускается по лестнице, где только что прошел Женя.
У девушки дома старая бабушка, а в кармане английский ключ.
Бабушка и спросить ничего не посмеет, девушка ей не позволит.
Она идет к Жене Логинову, стоящему под фонарем. Они уходят, и дождь постукивает по их плащам и по девушкиной непромокаемой косынке.
Переходят по мостику через Мойку, выходят к церкви.
Черной массой громоздятся купола.
Канал Грибоедова несет мимо церкви черные воды.
Прохожих нет. Нет сумасшедших гулять под дождем.
— Ты здесь? — спрашивает Женя.
— Я здесь, — отвечает она, закрывая глаза при звуке его голоса.
— Где ты? — спрашивает он. И она с закрытыми глазами подставляет ему свое лицо. Белое лицо в каплях дождя, как в слезах.
Завтра бабушка будет заглядывать в это лицо — девушка ничего не скажет, взглянет темно и вызывающе.
Сейчас бабушка лежит, не спит. Час ночи — не спит. Два часа — не спит. Услышит, как ключ в замке царапается, — вернулась Маечка, тогда сделает вид бабушка, будто спит. И Маечка ляжет и сделает вид, будто спит.
Черные воды, черные купола.
То притихнет дождь, то опять по плащам постукивает.
— Ты здесь?
— Я здесь.
— Где ты?
Эти изломы крыш над старыми домами вдоль канала. Эти окошки под крышами, светящие в мокрую ночь и потухающие одно за другим.
Снег, вместо плащей надо зимнюю одежду надевать.
Майка из зимнего пальто выросла, рукава короткие, как ни выпускай их.
Снег растаял, улицы потекли, пять градусов выше нуля — можно, слава богу, надеть плащ, который ей к лицу.
Опять пошел снег, идет, идет, дворники не успевают убирать, машины не успевают вывозить.
Задувает метель в короткие рукава, сечет по белому лицу.
Снег идет, время идет…
Таиса сказала:
— Соседки не возражают. Будем на ночь в коридоре ставить раскладушку для мамы.
— Как это? — спросил Костя. — Маму в коридор? Из ее комнаты?
— Такая же ее, как наша, — возразила Таиса. — И никто у нее не отнимает, только ночевать будет в коридоре, в чем дело? Она и сама не возражает, разбирается лучше тебя. Если б ты более был чуткий, сам бы сообразил давно.
Мать не возражала. Отводя глаза, она соглашалась спать в коридоре.
— Мне там очень хорошо будет, — сказала даже.
Они купили раскладушку, и на ночь мать ее пристраивала между их дверью и соседской, а утром убирала.
Она вышла на пенсию. Последние годы она работала не вагоновожатой, а табельщицей, пенсия получилась небольшая. Таиса сказала:
— Теперь мы ее, значит, содержи.
— Что значит содержи, — сказал Костя, — что мое, то материно.
— Очень ты высокооплачиваемый — столько иждивенцев содержать. Забыл, что скоро еще иждивенчик прибудет?
Таиса была беременна. Это только что обнаружилось, но она то и дело об этом напоминала и говорила:
— Ты со мной обязан быть чутким. Я не одна теперь, двое нас: я и ребенок.
И Костю это трогало, хоть он и обижался на Таису за мать и ему надоедали напоминания о чуткости.
Что-то заскучал он — сидеть вдвоем и слушать, что она говорит.
Прежде час, проведенный с ней, таким казался коротким: как спичкой чирк — и нет. А сейчас часы тянутся — почему бы?
Она говорит, как они обменяют комнату, как купят чешский гарнитур и телевизор, или критикует своих сослуживцев, а Косте хочется порассуждать об обшегосударственных вопросах, которыми очень интересуются шоферы такси.
Он обрадовался, когда она сказала:
— Надо тебе в вечернюю школу. Так и будешь, что ли, всю жизнь шоферюгой?
Он принялся готовиться — повторять учебники и решать задачки, так как все почти перезабыл, что учил когда-то, и его время стало более содержательным и целеустремленным.
Что случилось с психикой предков Жени Логинова? Женина мама, научный работник, сказала кому-то:
— Я простить себе и мужу не могу, что из эгоистического желания не расставаться с единственным сыном удержали его в Ленинграде. Наиболее жизнедеятельная молодежь устремляется на окраины страны, а он, бедняжка, тоскует здесь на учительской должности, не чувствуя к ней призвания.
Женин папа, научный работник, жалуется на маму:
— Недомыслие чудовищное, стала парню поперек дороги, любовь называется! На окраине он бы настоящее применение себе нашел, а здесь таких Женек с университетским образованием полон Невский.
Эти сдвиги в сознании произошли весной.
Через два месяца в школах начнутся экзамены, а там каникулы, но предки даже конца учебного года дождаться не хотят, нервничают и настаивают, чтобы Женя исправил их ошибку немедленно.
— Я ночью просыпаюсь и не в состоянии уснуть, пока ты здесь, говорит мама.
Она не в состоянии уснуть потому, что этажом ниже сидит девушка и пишет Жене безумные письма, что она без него не будет жить.