Собрание сочинений (Том 3)

Костя не спросил — а почему тебе не поехать туда, где работа более интересная. Ясно было, что уж кто-кто, а Женя рожден для Ленинграда, для этих улиц и белых ночей. Он стал еще красивей, чем в детстве, прямо на диво был красив с этой грустно-ласковой складочкой у рта, с глазами, задумчиво устремленными вверх.

— А я думаю, из тебя неплохой бы вышел учитель. При твоем развитии.

— Нет, нет. — Женя засмеялся. — Никакой, на практике выяснилось. Мне ребят жалко, а воспитывать скучно, не могу. Не много от меня будет пользы школе.

У Кости к ребятам-школьникам совсем другое было отношение, он присматривал, чтобы они на стоянке, когда он выходит из машины и идет к телефону принимать заказ от диспетчера, не изловчились стянуть его инструменты, и требовал, чтобы они относились к своим поступкам ответственно, как взрослые, сознательные люди.

— Да, — сказал он, — с пацанами трудно. Хулиганья много развелось.

— Пацаны не виноваты, — сказал Женя.

— Ну, это ты мне не говори. Кто хулиганит, тот и виноват. Знает он, что хулиганить нельзя? Знает, будь уверен.

Женя не стал спорить, а сказал:

— В общем, придется все-таки эту лямку тянуть, пока что-нибудь подыщется. Ходить в тунеядцах я, разумеется, не буду… Здравствуйте!

Костя посмотрел, с кем это он здоровается, и в открытом окне третьего этажа увидел девушку. Она сидела на подоконнике вся белая — белое платье, белое лицо. Он узнал Майку и спросил, понизив голос:

— Как она без отца?..

— Она с бабушкой живет, — ответил Женя, продолжая смотреть вверх на окно. — Кажется, в десятый класс перешла… Я, впрочем, точно не знаю, сказал он быстро. — Ну, будь здоров, спокойной ночи!

— Пока!

И опять разошлись на тысячу лет.

11

— Ну, мама, — сказал Костя, — что я тебе скажу.

— Да говори уж, — сказала мать.

— Женюсь, мама.

— А то я не знала, — сказала мать.

— Неужели знала, — удивился Костя, — откуда?

— Да уж знала. Кто ж такая?

— Девушка одна. Таиса зовут. В торговой сети работает.

— Хорошо ее знаешь? Давно знаком?

— С апреля месяца. Из Будогощи приехала, училась здесь. Красивая…

— Красивая, — повторила мать. — Ну что ж, ребята все переженились, женись и ты.

— Стесним мы тебя только.

— Как-нибудь, — сказала мать.

Подали в загс заявку, накупили разных вещей в магазине для новобрачных, зарегистрировались во Дворце бракосочетания, справили свадьбу в ресторане «Нева», и Таиса поселилась с мужем и свекровью.

Кончились бесплодные скитания по городу. Сбылись все Костины сны, и даже куда больше чем сбылись.

Правда, в снах это, пожалуй, было лучше. Нежнее, что ли, волшебней. И счастья, пожалуй, давало больше. Зато наяву была бурная гордая сила, какой нет во сне. Была женщина живая, теплая, шепчущая, силу дающая.

И радостно было и лестно, что она к нему, Косте, стремится, как и он к ней: придя с работы, льнет и целует и готова с ним одним быть весь вечер, никого ей не надо.

— Ох, — говорит, — надоели мне люди. Целый день как муравьи перед глазами. Хорошо дома посидеть.

Правильно, почему же не посидеть дома, как будто обязательно куда-нибудь идти, когда ты вот она и я вот он.

Как-то Косте очень захотелось посмотреть матч с бразильцами, и он уговорил жену пойти к соседям, у которых телевизор. Там было, по обыкновению, много народу, в том числе та девушка, что открывала моды. Под тридцать лет она стала носить коротенькие косички над ушами, завязанные голубыми бантиками. Костя уж и забыл, что когда-то чуть в нее не влюбился; он только на ее косички посмотрел, больно они ему показались чудными, а она на него и вовсе не посмотрела, отвернулась даже, но Таиса приревновала и рассердилась.

— Признайся, — говорила она, — у тебя с ней что-то было. Врешь ты, скрываешь. Вы все такие. А телевизор купим свой, нечего по соседям ходить.

Но пока о телевизоре думать не приходилось, так как они сильно потратились на свадьбу и залезли в долги.

Одно в Таисе смущало Костю, прежде смущало и продолжало смущать: что она не смеется? Никогда он не слышал ее смеха. Разве что усмехнется, кривя красивые губы. Но он это объяснял ее серьезностью и тем, что у нее жизнь была тяжелая, она ему это дала понять.

Спустя какое-то время она сказала:

— Я твоей маме не нравлюсь.

— Из чего ты заключаешь? — спросил Костя.

— Ходит надутая.

— Усталая, — поправил Костя. — Она всегда такая. Сердце у нее неважное.

— Угодить нам не старается нисколько.

— А чего ей нам угождать. Скорей мы ей угождать должны.

— Нам, молодым жить, — возразила Таиса.

И повторила, скривив губы:

— Скажите пожалуйста, не нравлюсь я ей.

12

Молодой красавец рожден для Ленинграда, он ходит по Ленинграду как по собственной квартире, светлый взгляд его полон привета родному городу, они друг другу идут необыкновенно, Ленинград и красавец.

Разве нельзя понять его родителей, приходивших в ужас при одной мысли об его отъезде на периферию? Где еще он был бы так дома, как здесь?

Он не уехал на периферию.

Он спускается по своей лестнице. Перед тем как выйти на улицу, приостановился в тамбуре, закурил.