Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

– Ну-ну, – миролюбиво ответил старик. – А меня, между прочим, тоже Станиславом зовут. Станислав Семеныч, могу представиться.

Андрей ошалело посторонился.

– Батюшки, вот оно что! Имя и отчество совпали, может, и остальное тоже совпадает.

Старикан поежился.

– Боишься? А хочешь, я с тебя сейчас штаны сниму? А там видно будет!

Старикан от изумления раскрыл было рот, в который Андрею захотелось плюнуть, но в то же мгновение он заметил, что выражение лица старикана кардинально изменилось: оно стало хищническим, почти вампирическим, словно все лицо превратилось в оскал.

Андрей стал трясти его за пиджак.

– Ты что? Ты кто? Пенсионер или вампир? Или, может, ты мой отец?

Но вместо ответа на такие вопросы Андрей увидел широкую, слезящуюся улыбку, расколовшую лицо старика, и лягушачий, просящий взгляд.

– Только не бей, не бей, ладно? – пробормотал старик. – Лучше пиджак возьми, и все тут.

Взгляд его стал настолько умоляющим, даже глубинно-женским, жалостливым к себе, что Андрей мгновенно стал внутренне относиться к нему как к женщине.

– Может, вас проводить, Стасик? И уложить в теплую постельку? Да? – змеино-сочувственно высказался он.

– Креста на вас нету, – вдруг прозвучал вблизи голос простой бабки. – Что пристали к старику? Помереть спокойно не дают людям!

Андрей сразу же остыл, словно его окатили холодно-нездешней водой. Но потом опомнился.

– Не на мне креста нету, а на мире этом – на всем этом мире, вот так! – крикнул он вслед бабке.

Старикана и след простыл, даже от его женственности пятна не осталось.

«Надо бы обрызгать это место духами, – подумал Андрей, – да духов нет».

На небе все темнело и темнело, неумолимо и безразлично. Андрей присел на скамейку. И вспомнились ему глаза брата: большие и невинно-жуткие.

«Как это Алла его не зарезала, такого, а ведь они любили друг друга, особенно он. Все говорил мне: «Лучше я умру, чем Алла».

Андрей вздрогнул: «Так и оказалось, впрочем… Хотя что я? Он же не умер. Он бы тогда так в записке и написал: мол, жизнь опротивела, хочу на тот свет… Так нет ведь… Он явно жив, но в каком смысле, и к тому же не хочет нас знать: ни меня, ни Аллу, никого и ничего. Всех кинул».

И перед умом Андрея открылись вдруг глаза Станислава. Он вспомнил, что, по рассказам матери, старый цыган, заглянув случайно в глаза трехлетнего тогда Стасика, со вздохом сказал:

– Большой шалун будет парень.

И с уважением отошел в сторону навсегда.

– Что буйствуете, товарищ? – раздался рядом голос милиционера, по старинке употребившего это старомодное слово «товарищ».

Андрей снизу невзрачно посмотрел на него.

– В чем буйство? – только и спросил.

– А я откуда знаю, – спокойно признался милиционер. – Что вы тут разговариваете, платите штраф и все тут.

Милиционер слегка пошатнулся.

– Так денег нет.

– Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстегивай.

– Сто рублей только есть, – ответил немного приходящий в себя Андрей.

Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении – дело серьезное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьешь.

– Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.

Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:

– А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с богом, – миролюбивое, даже отеческое, было заключение.

Андрей взял десятку и пошел.

– Смотри, на меня не обижайся, – выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком: – Будешь обижаться, арестую!

Глава 5

Нил Палыч вошел тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвертый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.

Нил Палыч был в плаще, в очках, чуть сгорбленный. Но глаза смотрели настолько дико-всепроникающе, с голубым мраком, что Лена обрадовалась.

– Не спишь, Ленок? – строго спросил старик. – О чем думаешь-то?

– А о том думаю, Нил, – резко выпалила Лена, – что я по судьбе вселенных всех соскучилась. Все якобы хотят в небо, в небо, к Духу, к Первоисточнику. Правильно. Я там, кстати, была. Не так уж близко, но все-таки. И вот что скажу: не только там, но и во Вселенной нашей, и на земле особая тайна должна быть. Своя, глубинная, непостижимая пока и отличающаяся в принципе от тайн Неба, может быть, скрытая для Него, для высших-то, что-то невероятное, так что особый орган познания надо иметь, чтобы войти в эту тайну. Я чувствую это интуитивно, а то все дух и дух, но ведь помимо этого есть глубины бытия, относящиеся только к мирам, а не к духовному Небу. Я не говорю даже о Великой Матери, повелительнице миров и материи… Я и плоть стала любить свою! Что-то есть сокрытое, помимо Духа.

– Ну пошла, пошла, ты все за свое, Ленок, – осклабился Нил Палыч. – Ты хоть меня чайком напои. Бедовая!

И он по-отечески хлопнул Леночку по заднему месту и велел идти.

– Пополнела ты, тридцать лет, а красотой сияешь лунной и юной, – прошамкал он.

Лена не обиделась, она знала причуды Нил Палыча и их неявную скромность.