Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас

Тогда Поль, который во время недолгой работы театральным машинистом внимательно слушал пьесы и наблюдал артистов, задумал попытать счастья на подмостках. Он обладал поразительной памятью: достаточно было ему прослушать две репетиции, чтобы знать всю пьесу наизусть. Его заставили прочесть какой-то монолог и нашли, что он не лишен данных для серьезных ролей. Но все амплуа этого жанра были заполнены, вакантным оказалось только амплуа комика, и он дебютировал в роли продувного слуги, получающего колотушки. Арсен вышел на сцену в смертной тоске, колени его дрожали от стыда и отвращения, желудок был пуст, зубы сжимались от гнева, лихорадки и волнения; он играл вяло, холодно и был позорно освистан. Свой провал он принял со стоическим равнодушием. Не затем он решился попытать счастья у публики, чтобы удовлетворить глупое тщеславие; это было для него лишь еще одной отчаянной попыткой прокормить свою жену и ребенка, ибо в сердце своем он считал Марту женой, а ребенка Ораса признал перед богом своим сыном. Директор, привычный к подобным злоключениям, посмеялся над неудачей, постигшей новичка, и посоветовал ему не рисковать больше. Но он заметил хладнокровие и присутствие духа, проявленные Арсеном во время разразившейся в театре бури, его ясное произношение, чистую дикцию, безупречную память и чувство диалога. Он нашел, что Арсена ждет будущее, и, желая дать ему возможность привыкнуть к сцене и усовершенствоваться, не раздражая бельвильскую публику, предоставил ему должность суфлера, с которой Арсен прекрасно справился. Вскоре он показал, что знает также толк в декорациях и костюмах, хорошо и быстро рисует и обладает вкусом и знаниями. Ему пригодилось все, что он видел и копировал у господина Дюсомерара. Его скромность, честность, усердие и распорядительность привели к тому, что он очень скоро стал одним из самых ценных и незаменимых работников театра и наконец, после долгих месяцев отчаяния, тревог, страданий и бесплодных поисков, приобрел обеспеченное положение и каждый месяц получал жалованье в несколько сот франков.

Одевая актрис и следя из-за кулис за ходом спектакля, Марта, в свою очередь, освоилась с театром. Ее живой ум быстро отметил все сильные и слабые стороны актерского ремесла. Она легко запоминала целые сцены и, возвращаясь к себе на чердак, беседовала о них с Арсеном, превосходно разбирая пьесу и справедливо критикуя исполнение; забавно изобразив жалкие ужимки актрис, она читала потом роль так, как сама ее понимала, и делала это с такой естественностью, достоинством и подлинным чувством, что глаза Арсена порой увлажнялись, а старая Олимпия начинала всхлипывать; малыш же, испуганный странными жестами и речами матери, с криком прятался на груди у старушки. Однажды Арсен воскликнул:

— Марта, если бы ты захотела, ты стала бы великой актрисой.

— Я попыталась бы, — сказала она, — если бы была уверена, что сохраню твое уважение.

— Как же ты можешь потерять его? — ответил он. — Ведь я сам бывший актер, но только плохой.

Гранд-кокет, желая насолить инженю — своей сопернице и недругу, — оказала Марте покровительство; Марта дебютировала в главной роли и имела бурный успех. Через две недели она подписала ангажемент с жалованьем в пятьсот франков, не считая костюмов, и трехмесячным отпуском. Для них это было целое состояние. Наконец-то достаток и спокойствие воцарились в их бедном жилище. Матушка Олимпия тоже узнала хорошие дни; она гордилась блестящим положением своих молодых друзей и, прохаживаясь с ребенком на руках по живописным улицам Бельвиля, поглядывала по сторонам, отыскивая гуляющих и кумушек, которым могла бы с торжествующим видом сообщить: «Это сын госпожи Арсен!»