Собрание сочинений. Том 4

«Я — единственная в семье. Мои родители работают на высоких должностях. С нами живет бабушка. Мне 19 лет. Я нигде не учусь, не работаю. Почему? Неохота! Мне скучно. Я смотрю на мир с нескрываемой зевотой. Мне скучно, когда я кручу «фирменные» диски, слушаю свой видеомагнитофон, разговариваю с друзьями по телефону, разъезжаю по городу на собственных «Жигулях» (его мне подарили на мое 18-летие). Мне многие завидуют: у меня семь джинсовых костюмов, костюмы из замши, велюра, дубленка, сапоги, туфли… Им завидно, а мне все это надоело. Мне лень жить, лень что-либо сделать. Всю работу по дому делает бабушка. Ей 85 лет. Мне всегда делается страшно, как я подумаю, что она ведь скоро умрет. Но мне ее не столько жалко, сколько я ужасаюсь от мысли, что потом всю работу мне придется делать самой. У меня часто бывают конфликты со своими. Ругают из-за того, что я не учусь, не работаю, но я привыкла их не слышать.

Посоветуйте мне: как мне быть, как развеять тоску?

Иродя».

Более об Ироде ничего не известно. Однако без большого труда можно поставить верный диагноз: «высокодолжностные» ее родители не сумели внушить своей дочери нравственно необходимую жизненную цель.

Не исключаю такой модели: вначале дочку баловали подарками, именно подарок, вещь, предмет стали формой выражения родительских чувств и приучили девочку к мысли о том, что это какая-то, пусть не конечная, но цель.

В детском коллективе — детский сад, начальная, а потом и средняя школа, — при попустительстве, а порой и невежестве педагогов, самих склонных к подобным умопостроениям, происходит обнаженное копирование верхушек взрослых взаимоотношений. Причем если в реальных отношениях взрослых важнейшее место занимает работа, то под верхушками этих отношений я подразумеваю результаты труда: плата, деньги, затем уровень благосостояния, подъем которого кое-где превращается в имущественное состязание — у кого что есть, какого качества и происхождения.

Верхушки эти следует всячески укорачивать. Глупо возражать против роста благосостояния, но еще глупее утрировать престижность вещей, создавать их мнимую престижность. Для детей — все видящих, все слышащих, все понимающих и принимающих как подлинную ценность — такое состязание просто-таки губительно.

И пусть мать, раздобывшая небывалую кофточку, пусть отец, примеривающий импортный костюм, не забывают ни на секунду значение всякого, походя брошенного ими восхищенного словца. Не только словцо, всякое междометие, каждый вздох при этом имеют педагогическое значение.

Можно и примерить кофточку, и полюбоваться вещью, дело это житейское, надо только придать новым вещам то значение и смысл, для коего они созданы: «Хорошо, теплая кофточка, надену, когда похолодает», «Новый костюм нужен, потому что старый пообносился», Но если новым покупкам петь аллилуйю, а доставая их, до красного накала доводить телефонный аппарат, если лезть из кожи, повторяя при детях, что вот у Ивановых-то эта вещь давно есть, а я глубоко несчастна (несчастен) оттого, что у меня ее нет, — тут конец ребенку.

Дети одинаковы, точнее — равны. Они равны и одинаковы — перед добрым и перед худым. Дети поначалу походят на промокашки: впитывают в себя все, что грамотно или безобразно написано родителями.

Так вот Иродя — ну и имечко образовали из обыкновенной Иры! В детском саду, в школе полюбила ложное чувство превосходства, которое якобы дает ей новая импортная вещь, но по неумности ли, темноте ли, черствости родители, словно костерок какой в душе девочки, распалили огонь стяжательства, вздули пламя, веруя, что творят добро, а семь джинсовых костюмов да дубленка, оказывается, не спасают души.

Для души-то в вещах жизни нет. А коли так — жизнь бесцельна. Мелкие цели в форме дефицитных вещиц большой целью — целью жизни — стать не могут. Иродя это поняла, она в отчаянии, наверняка ее родители хватаются за голову, что делать с девушкой, — а приходит ли в ум: сами виной-то всему, старшие! Родные, самые близкие и самые, без спору, любящие.