В жизни нет поступков больших и малых. Собственно, солгав или просто умолчав в микроскопическом проступке ранней поры своей жизни, человек уже совершает акт, формирующий его как личность. Система правдивых поступков делает его личностью. Повторяю: нет поступков больших и малых. «Комсомольская правда» писала несколько лет назад о семье детишек из вологодской деревни. У них умерли мать и отец, ребят хотели устроить в детский дом, но они воспротивились, сохранили семью, помогая друг другу. Старшему, кажется, было лет восемнадцать. Для детей в обстоятельствах, предложенных судьбой, поступок этот был естественной и единственной истиной. Окружающих он поражает мудрой зрелостью.
Грех в наши дни призывать испытание во излечение болезни. Нет уж, пусть минует детей наших горькая чаша, пусть растут они в благополучии, пусть ходят они в джинсах, коли так нравится это, и пусть, заработав, садятся за руль собственного «Жигуленка». Но пусть твердо знают цену и штанам, и машине, пусть веруют не в лживую, а в подлинную ценность человеческих созидающих рук, пусть решают сами, непременно сами, свою жизнь, исходя из вечного благого посыла, что нет ценности дороже человеческой дружбы, нет богатств дороже богатств искусства и нет дел более важных, чем собственный самостоятельный поступок.
Ведь мы — и они тоже, наши дети, — живы будущим, нашим наследием, передаваемым в наследство далее, другим.
Пробудить сознание в своем наследнике, подвигнуть его к поступку — непременно доброму — значит помочь ему стать гражданином.
Быстрее или дольше, в этом, собственно, и есть главный признак болезни инфантилизма.
Пробудить быстрее означает не только помочь.
Это означает еще — доверить.
Но все-таки, есть он, рецепт, — как поскорей миновать детскость? Дело-то ведь серьезное!
Куда как серьезное. Уже энциклопедический словарь поместил точную научную формулировку этого явления. Звучит значительно: «Инфантилизм — особенность психического склада личности, обнаруживающей черты, свойственные более раннему возрасту: эмоциональную неустойчивость, незрелость суждений, капризность и подчиняемость».
Так. А выход?
Человек устроен таким образом, что всегда-то он ищет один-единственный выход. А если их много, как в муравейнике, если их тысячи и ни один неповторим, тогда как?
Но есть же что-то общее, какой-то такой единый знаменатель?
Есть. Я приведу здесь три письма, лишь три выхода из тысячи. Во всех трех есть что-то неуловимо общее. Думаю, это нежелание жить по-прежнему. Обретение необходимых простых истин.
Можно найти себя, включив на полную мощность ум, силу, интеллект. Можно повзрослеть, ответив за другого. Можно, пожалев слабого, близкого, например мать. Можно найти себя, обретя дело, которое дорого тебе. И правда — тысячи можно!
Но вот лишь три из них.
ПЕРВОЕ «МОЖНО»