Собрание сочинений (Том 5)

В ту зиму у нас было несколько событий. Во-первых, мы устроили елку. Много вечеров сидели с мамой и сделали множество игрушек и мешочков для сластей. Саму елку достали без труда, свежую и прекрасную. Пришли все приятели детишек. Мы всем подарили по самодельной куколке и по мешочку с гостинцами. Дети читали стихи, танцевали и пели, и нас поразила музыкальность, артистизм и прелестные голоса этих маленьких украинцев и украинок. И было очень приятно, когда на другой день стали приходить матери и бабушки, благодарить и говорить, что даже в школе и в Доме культуры никогда не было такой интересной елки и таких подарков. И, уже порядочно ознакомленная с шишакской жизнью, я знала, что наши немудреные куколки в юбчонках из жатой бумаги сейчас висят по хатам, прикрепленные к зеркалам и занавескам.

Но наиболее значительным и чреватым событиями было письмо моей свекрови, Марии Петровны Колтовской. Она извещала, что скоро она и ее муж приедут в Шишаки и мы будем жить все вместе. Предстоял еще какой-то неведомый перелом, и я решительно не знала, радоваться ему или нет. С одной стороны, вроде бы хорошо сплотиться всем вокруг детишек и поднимать их сообща. С другой стороны, у свекрови характер был отнюдь не мягкий, и было жутковато, как-то мы сживемся, что у нас получится?

Они приехали ранней весной, а следом за ними прибыла и Мария Владиславовна, наша хозяйка. Она распорядилась так: я с семьей (мамой и детьми) переселюсь во флигель, а в так называемом большом доме будут жить Мария Петровна с мужем. Нисколько не обсуждая это распоряжение, мы так и разместились, и я не чувствовала себя ущемленной, живя в прелестном маленьком домике с веселой террасой, вокруг которой вились по веревочкам посаженные мною бобы. Между двумя домиками свекор разбил клумбы и посадил цветы, по вечерам мы с детьми их поливали.

Моя свекровь была одной из самых красивых женщин, каких я встречала в моей жизни. На шестом десятке лет ее лицо не утратило тонких черт, фигура - стройности и горделивости, удлиненные черные глаза - молодого блеска. Зная, что ею любуются, она говорила не без кокетства: "А мне уже за пятьдесят", и не находилось человека, который бы осудил это маленькое и такое законное ее кокетство.

Она окончила Смольный институт, и в ее альбомах с фотокарточками был портрет юной красавицы в институтской форме - строгом темном платье с белой пелериной и длинными белыми нарукавниками - рукавчиками, как она их звала по институтской привычке. Смольный институт в ее юности был учреждением для воспитания так называемых благородных девиц, но, видимо, учили там этих девиц не только иностранным языкам, танцам и другим подобным вещам, но и многому другому, более полезному, так как на моих глазах Мария Петровна и стирала, и полы мыла, и картошку чистила не хуже любой деревенской женщины, и золу просеивала, и дрова пилила с удовольствием, находя это полезным для здоровья.

Все это мне очень нравилось, как и то, что она держится, что называется, в форме, никогда не выходит к столу небрежно причесанной, кое-как умытой. Но многое мне, естественно, было чуждо в этой женщине другого поколения и других понятий о жизни, особенно же нас рознило разное отношение к литературе, да еще ее властность, постоянно натыкавшаяся на мое врожденное упрямство, и это неизменно вызывало между нами короткие, но бурные вспышки, от которых обе мы душевно страдали, но с которыми ни одна не умела бороться. Бабушка она была прекрасная, заботливая и умная, так что дети мои росли под внимательным присмотром двух разных бабок, благородной и плебейской, и каждая из них была достойна уважения. И иной раз, видя небрежное отношение к старикам в той или другой семье, мне хочется сказать: "Берегите ваших бабушек и дедушек, сколько бы ни было у них недостатков, без них вам было бы куда как трудно жить". И в самом деле, какие бы между мною и моею свекровью ни происходили стычки - на почве ли ревности к детям, или на почве великой разницы во взгляде на жизнь, - мы после каждой из них остывали мгновенно, и отношения наши снова становились душевными, и в детей она снова вкладывала все свои силы.

И обеих бабушек я вспоминаю с неизбывной любовью - и кроткую мою маму, так мало видевшую в жизни радости, и пылкую свекровь.

Первое время все у нас шло хорошо, раздражаться мы стали позже, летом.

Теперь я думаю, что раздражение было вызвано тогда, главным образом, появлением слишком многих людей.

По моему довольно легкомысленному приглашению из Ленинграда приехала Галя, жена Арсения Старосельского, с полуторагодовалой дочерью Таней. По своему желанию приехали из Ростова дядя Володя и тетя Анна Васильевна, а из Дербента - тетка Бориса Елена Васильевна Аккерманова. Из Москвы приехала старинная приятельница свекрови Любовь Евстафьевна Бовэ с сыном-школьником и молоденькой невесткой Любочкой, женой старшего сына. Приехал младший сын Марии Петровны. Из Ростова приехал мой знакомый, старый журналист Михаил Маркович Майзель.