Собрание сочинений (Том 5)

Вероятно, уже в те времена во мне зрело тяготение к драматургии, так как пьесы Андреева и Ибсена я читала взахлеб и очень ими волновалась. Позже прочту "Что такое искусство" Л. Толстого, многое переоценю, во многом разочаруюсь, но тогда меня приводили в пламенный восторг и "Строитель Сольнес", и "Гедда Габлер", и "Анатэма", и "Жизнь человека", и "Царь-Голод".

Р О С Т О В-Н А-Д О Н У

ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

- Слово, слово надо искать, - сказал однажды на редакционном совещании Михаил Вострогин, он же Володя Филов, он же - Мишка Гордиенко и Вадим Железный "Сентиментального романа".

Я даже помню, как мы сидели за тем некрашеным, вроде кухонного, столом - наш шеф Соболь на своем шефском месте, я - напротив, Вострогин налево от Соболя, Владимир Ставский - направо.

- Пишем, пишем, а слова все дохлые, - продолжал Вострогин, - даже имя боимся выдумать человеку, все мальчишки у нас - Ваньки, все старые рабочие - Савельичи. Дом слагается из кирпичей, писание - из слов. Трухлявый кирпич положь - дом завалится.

Он так и сказал - "положь", а не "положи", и с тех пор я люблю это слово, мне нравится, что в Ленинграде говорят - "положил", "положила", припоминаю, что моя няня Марья Алексеевна говорила: "церковь Ризположенья", а не "Ризположенья", и вообще - насколько вкуснее, полнокровней, почвенней зачастую звучит по-старинному и попросту сказанное слово.

Я не согласна с тем, что надо говорить и писать обязательно по принятым канонам. И старинный оборот, и "областное" слово, и кстати употребленное речение из языка другого народа (в том числе из языков наших братских республик) - все они могут украсить и обогатить язык современной литературы.

- Я в моем деле специалист, меня куда хочешь возьмут с рукам и с ногам, - сказала одна женщина, и этот дательный падеж вместо творительного внезапно освежил, обновил затасканный словесный оборот.

Нет языка правильного и неправильного, литературного и нелитературного, есть крепкий и трухлявый, свежий и заплесневелый.

И всю-то жизнь ищем слова, ищем рядом с собою и в седой старине, и за дальними рубежами, и в толпе - везде, где оно может вдруг блеснуть нужное, живое слово.

С Т А Р О Ч Е Р К А С С К А Я

МЕСТА СТЕПАНА РАЗИНА

Редактор "Трудового Дона" Виктор Филов задумал свезти своих сотрудников в станицу Старочеркасскую. Человек он был хозяйственный: для экскурсии был приготовлен пароход и сверхъестественное количество бутербродов.

Я тогда в первый раз видела станицу, и, помню, больше всего меня поразили связки лука и красного перца, навешанные над всеми дверьми. Я думала: кто же это может съесть столько перца? Мерещилось какое-то богатырское племя, запросто поглощающее жгучий перец и лук - целыми гирляндами.

А потом нам показали прекрасный старинный собор барокко с колокольней точно такой, в какой, по моему понятию, могли бы разговаривать Время, Смерть и Царь-Голод в пьесе Леонида Андреева, а в подземельях собора показали цепи, на которых когда-то томился Степан Разин, прикованный к прозеленевшему, промерзлому камню.

Я тронула этот камень и ощутила себя наследницей чего-то, чего тогда не сумела бы назвать, - леденящее дыхание Истории ощутила кожей и связь времен.

Р О С Т О В-Н А-Д О Н У

УЛИЧНЫЕ ФОТОГРАФЫ

Местом своей деятельности они выбрали узенькую, изогнутую скобой улицу, одну из тех, что соединяли собственно Ростов с его пригородом Темерником. На Темернике находилось одно из крупнейших ростовских предприятий - паровозоремонтные мастерские, а вокруг этих мастерских жило много рабочих, и клиентуры у уличных фотографов хватало. Уверенно расставили они свои железные треножники на кривоватой улочке и позади треножников на заборах и стенах домов развесили свои рекламы, иногда смешные, иногда трогательные, но всегда доходчивые до людского сердца, ибо они не были ремесленниками, эти уличные фотографы старого Ростова, они были жрецами своего искусства и знатоками тех душ, что обитали вокруг них.

Человек идет рано утром в мастерские. Работает ли он литейщиком на вагранке, или "глухарем" на клепке котлов, или токарем в шумном цехе с немытой от времени Александра Второго стеклянной кровлей - труд этого человека беспросветно однообразен и тяжел. Что человеку из того, что, постояв перед треножником, он получит от фотографа свой портрет столько-то на столько-то сантиметров, с теми самыми носом, ртом и прической, которые он привык видеть в своем зеленоватом кривоватом зеркальце, когда по утрам перед работой присаживается побриться, либо вечером, после работы, собирается в гости, одевшись по этому случаю в черную тройку и приличный галстук?

Что за радость этому человеку увековечиться в столь обыденном и безотрадно привычном своем виде? Подайте ему его прическу, скромные усики и лацканы пиджака в новом каком-нибудь, в невероятном каком-нибудь, в, черт побери, осиянном каком-нибудь виде, чтоб он сам себе удивился и все бы удивились и поверили в его осиянность!