Собрание сочинений. Том 5. Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории.

Вид на Триест с «Общины». – Внутренняя жизнь города. – Впечатление, оставленное им. – Плавание по Адриатическому морю на пароходе и парусном судне. – Лессино. – Зара в древние, средние и новые времена. – Население и управление Далмации. – Католики и Православные. – Расставанье с Зарой наших моряков.

Много раз, в различное время года и дня, при восходе солнца и при закате его, в ту пору, когда мириады звезд кропили своим трепетным блеском усталую землю, и когда яркое солнце обливало ее потоком лучей, – много раз подъезжал я к Триесту, после скучного сухопутного переезда от Вены: и всегда, поднявшись на вершину «Общины», останавливался невольно, пораженный чудной картиной города, раскинувшегося у подошвы и на скате горы, и безграничного моря, то тихого и гладкого, как стекло, то бурного и пенящегося у своих берегов, одинаково величавого и прекрасного, особенно когда подъезжаешь с материка, и глаз еще не привык к этому зрелищу.

Море так близко и приветливо ластится к городу, небо такое ясное, голубое, итальянское, воздух так легок и наполнен свежестью садов и воды, что Триест, когда глядишь на него сверху «Общины», представляется самым благодатным, полным мира и счастья городом. Не то, когда въезжаешь в него: вас прежде всего поражает эта суетливая, полная труда и заботы жизнь, которую вы встретите в каждом торговом городе, а Триест торговый город по преимуществу, и только торговый! Биржа заменяет все интересы; упадок цен на пшеницу или возвышение курса волнует его более, чем какое-либо политическое событие, не имеющее влияния на его торговую деятельность; Ллойд – душа города. Я уже сказал, что посещал Триест в различные эпохи; останавливался в его великолепной гостинице, когда она носила с гордостью на своей вывеске могучее в то время имя Метерниха, и тогда, когда эта вывеска, сбитая и втоптанная в грязь, была заменена другой, с именем «Национальной гостиницы». Но все это было только наружное и частное изменение; это была слабая дань, заплаченная времени и обстоятельствам. В 1848 году, как и прежде, как и после, Триест заботился только о своих торговых интересах; за них страшился он приближения итальянского флота и Итальянской революции; ради них он льнул более к правительству Австрии, чем к своей национальности, – если только у него есть национальность: Триест самый космополитический город в Европе.

Впрочем и в этом по преимуществу меркантильном городе есть нерв, трепещущий не от одних торговых побуждений, есть чувство, готовое откликнуться не на один биржевой призыв, и вздрогнуть не от одного известия о банкротстве какого-либо огромного дома. В Триесте есть часть населения незначительная числом, но важная по богатству, а следовательно и по влиянию; время от времени она приходит в большое волнение, образует кружки, перешептывается с таинственным видом, толкует с капитанами и шкиперами кораблей, делает между собой денежные сборы, – это население греков, население славян православного исповедания. При первом известии с Востока, при первой пробудившейся надежде на освобождение своих единоверцев от ига, тяготеющего на них, они готовы пожертвовать своим достоянием, которое с таким трудом нажили, чтобы доставить средства для дела общего. Надо было видеть их энтузиазм в столь памятный для всех, преданных своей вере и своей истории, 1853 год!

Жизнь человеческая слагается под влиянием времени и разных внешних обстоятельств точно также, как кора земная; по напластованию и числу горных пород можно узнать древность формации и те геологические перевороты, которые сопутствовали ее образованию. Впечатления, оставленные во мне жизнью в Триесте, конечно, более зависели от обстоятельств, окружавших меня, чем от внешней обстановки самого города. Здесь бывал я в пору моей первой молодости, бывал и в последнее время; в то время, когда весь интерес города – после торговой деятельности, конечно – ограничивался любовными интригами В. или похождениями танцовщицы Мевуд, и когда политические бури, потрясавшие Европу, грозили и самому Триесту; я видел здесь половину поколения, прошедшего мимо меня; богатые торговые дома – обанкротившимися, и новые, воздвигшиеся на их развалинах; видел женщин, красотою которых некогда восхищался, покрытых морщинами, и их дочерей в полном расцвете красоты, – но ими я уже не восхищался. Правда, случилось еще кинуть на отходивший от пристани пароход свою шинель, чтобы прикрыть ею женские плечи, продрогшие от внезапно налетевшего холодного ветра; но ветер ли был причиной, ослабевшая ли от времени рука, – только шинель не достигла парохода и упала в море…