Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести

Мне не удалось придать своему фальшивому баритону те ангельские интонации, которые каждый вечер изливает для малышей телевизор. Сережа долго крутился и не засыпал…

Он уснул, выкинув из-под одеяла ручонку. Катя гремела на кухне, готовила плацдарм для будущего дня. За окном над грузной грядой сумеречных многоэтажных домов прорезалась одинокая, самая настойчивая звезда.

Внук спал, слабенькая ручонка лежала поверх одеяла. Ему не исполнится и двадцати лет, когда закончится наш пресыщенный событиями век. К тому времени внук еще не успеет ничего совершить, совершать ему суждено уже в веке грядущем, — и только где-то в середине нового века этот человек станет оглядываться на свой пройденный путь.

Моя жизнь показалась бы колдовской моему деду Федосию Степановичу Гребину, по-уличному Федоско Квасичу, не слишком удачливому мужику из деревни Прислон. Мой дед не видывал домов выше двух этажей, хотя и слыхал, что бывают даже и четырехэтажные. Мой дед гонял на санях по зимнему накату до пятнадцати верст в час, летал он только во сне, а чтоб, не выходя из избы, устроившись перед ящиком, следить, как гоняют шайбу хоккеисты на той стороне планеты, этого он уже и помыслить не мог. Наверное, столь же фантастичной должна выглядеть и для меня жизнь моего внука. Нисколько не удивлюсь, если он окажется небожителем, на Землю станет спускаться только в гости.

Глядит в окно звезда. Впрочем, это Юпитер притворился робкой звездой.

Лишь он смог пробиться на закате сквозь мутный воздух великого города…

Местожительство моего внука, возможно, будет выглядеть примерно так же — звезда да и только. Но при взгляде в бинокль она должна превратиться в золотого мотылька, парящего в траурной пустоте. А в солидные телескопы — в полыхающего многокрылого дракона, устрашающее исчадие космоса. Рано или поздно люди выберут за пределами Земли симпатичную планету и облекут ее в металл, керамику, пластик, раскинут в сторону Солнца драконовы крылья…

Зазвонил телефон. Я бережно накрыл одеялом выброшенную ручонку, встал.

— Слушаю вас.

Голос Алевтины, дочери Голенкова. Ни боли, ни отчаянья в нем — лишь мертвенная усталость.

— Иван Трофимович… час назад. Я остолбенело молчал.

Светил в окно застенчивый Юпитер.

Час назад… Иван был на год старше нашего идущего на убыль века.

1972–1982

Примечания

Повести «Затмение», «Расплата», «Шестьдесят свечей», «Чистые воды Китежа» и роман «Покушение на миражи», включенные в 5-й том Собрания сочинений, хронологически не укладываются в определенный период, они создавались в разные годы, а опубликованы в последнее десятилетие — в 1977–1987 гг. Так, первые подробные наброски повести «Чистые воды Китежа» были сделаны еще в 60-х годах. А над романом «Покушение на миражи» писатель работал в течение последних двух десятилетий — «следы» романа мы находим практически во всех произведениях этой поры.

Каждая вновь написанная вещь с трудом пробивала себе дорогу. Так, повесть «Шестьдесят свечей» была напечатана спустя десять лет после написания. А «Чистые воды Китежа» и «Покушение на миражи» автор так и не увидел опубликованными. Чем мучительнее и обнаженнее были вопросы, которые предлагал автор себе и читателю, тем настойчивее приходилось доказывать их жизненную необходимость для общества.

«Расшевелить общественную мысль, вызвать тревогу, заставить задуматься. Литература должна ставить вопросы, решать которые обществу» (Тендряков В., 1976, архив писателя).

Писатель все большее внимание сосредотачивал на человеке. «Сейчас у человека на планете нет врагов — силы природы не представляют для нас главной опасности. Самый грозный враг человека — он сам, его разобщенность и непонимание… Мне нужно понять Вас. Вам меня. Без этого немыслимо наше общее будущее» (Тендряков В. Выступление. Лейпциг, 1975, архив писателя).

Проза этого периода становится более усложненной, философски насыщенной, открыто публицистической. «Вл. Тендряков — сегодня, пожалуй, один из самых видных представителей нравственно-философского направления в нашей прозе…» (Эльяшевич Арк. Горизонтали и вертикали. Л., Сов. пис., 1984).

Писатель все дальше уходит от однозначных решений, причинно-следственные связи делаются многомернее, характеры — более противоречивыми. Тендряков все требовательнее вовлекает читателя в нравственный поиск, соединяя конкретность злободневных проблем с «вечными» вопросами бытия. Имея своего широкого читателя и «прекрасно сложившуюся писательскую репутацию», он оставляет освоенные площадки и, по выражению критика, начинает «эксперименты с величинами, современной литературе почти неизвестными…» (Сердюченко В. В кругу «вечных» вопросов, — Октябрь, 1983, № 11).