Собрание сочинений. Том 6

Несчастны те, чье тело
с душой разведено.
Любить – как сделать дело:
вот все, что им дано.

Быть бабником – скучища.

Кто Дон Жуан? Кастрат.
Монахом быть не чище.
Монахом быть – разврат.

А мы грешили смело,

грешили, не греша.
Была душа как тело
и тело как душа.

Ресницами в ресницы,

и мед сквозь них густой,
и не было границы
меж телом и душой.

8

Любите друг друга под душем,
любите друг друга под душем,
любите друг друга под душем
в дарованный Господом час,
как будто стоите под медом,
как будто стоите под медом,
как будто стоите под медом,
усталость смывающим с вас

.

9

Медленная смерть желанья
моего и твоего —
воскрешение желанья
твоего и моего.
Мед тягучий,
                      мед могучий,
дай не сытость —
                            жажду дай, —
то отливом меня мучай,
то приливом награждай.

10

Выше тела ставить душу —
                                            жизнь, достойная урода.
Над душою ставить тело —
                                           это ложная свобода.
Помоги мне, мать-природа,
                                           чтоб я не был из калек,
чтобы тяжесть,
                         чтобы сладость,
                                                   чтобы даже горечь меда
мою душу с моим телом
                                       тайно склеила навек.

Флорида, март – апрель 1972

Много лет печаталось с подзаголовком «Монолог американского молодожена». Уводящей в сторону врезкой приходилось прикрываться не только от цензуры, но и от нашего читательского ханжества. По той же причине издатели раньше никак не решались помещать выделенную веселую строфу.

В долине теней

Куда ты бредешь, индианка,
вдоль снежной скалистой гряды,
заштопанное одеяло
прижав к исхудалой груди?

Какая скрывается драма,

невидимых полная слез,
под крышей седого вигвама
твоих поредевших волос?

Туристские магазины,

где в руки суют с огоньком
индейские мокасины
с предательским штампом: «Гонконг».

Какой-то покрытые сыпью

и с гривами, словно мазут,
подростки индейские – хиппи
чинарики чьи-то сосут.

Индейских костров над горами

не видно и нет лошадей.
Лжепламя, лжепламя, лжепламя
в золу превращает людей.

И, мимо чумных кадиллаков

себя по шоссе волоча,
куда ты бредешь, индианка?
Ты в гости? Ты ищешь врача?

Кричат, тормозя, моточерти:

«Куда тебе? Мы подвезем…»
«Я к смерти, сыночки, я к смерти…
Меня подвозить не резон…»

И все-таки, смерти помимо,

в старухе, бредущей бочком,
мерцает почти что незримо
какая-то цель – светлячком.

И все-таки от милосердья

отказывается в пути,
и все-таки ей перед смертью
куда-то, а надо зайти.

На полуанглийском так странно

бормочет в долине теней.
Орлиные перья тумана
покачиваются над ней.

Глядит на жалетелей сухо,

придумав от горя дела,
и не понимает старуха
того, что давно умерла.

Аризона, май 1972

Второй фронт