Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Проезжали казаки — верхом и в повозках, скакали навстречу и в обгон армейские, должно быть, в лагеря Оренбургского гарнизона, за которыми по этой же дороге находится белостенный кремль Менового двора. Дальше, прямо на юг, идет дорога рядом с рельсовыми путями к старинным соляным копям — Илецкой Защите, к передовым линейным станицам по Илеку. К Нестору ведет эта дорога, прокаленная знойным солнцем. От Илецкой Защиты чугунка уходит к Ташкенту, и по обе стороны ее стелются там бескрайние киргизские степи. Так говорили бывалые люди. А Фрося из Оренбурга никуда не выезжала, хотя и витают теперь ее думки далеко от Нахаловки.

— Вот бы окурнуться! — мечтательно сказал Пашка, задерживаясь у низеньких перил деревянного моста, откуда виднелись величавые арки железнодорожного, по которому как раз шел поезд, развертывая клубящееся черное полотнище дыма.

— Я тебе окурнусь! — пригрозила мать. — Опоздаем, и работы не дадут. Обратно пойдем — искупаемся. — И она первая круто свернула за мостом вправо.

Среди кустарников по травяным кочкам, под высокими тополями, осокорями, корявыми талами и дубами по черной земле проторены тропки-стежки. И ухабистые дороги сворачивали с тракта туда же — к берегу Урала, сверкающего синевой меж стволов деревьев. Утреннее солнце скользило по реке косо падавшими лучами, и вода будто ежилась, смешливо блестя светлыми чешуйками.

Разноголосый шум стоял над двумя рядами бесконечно длинных мостков, устроенных прямо в воде вдоль левого берега. По мокрым доскам уже шлепали босоногие женщины в самых что ни на есть затрапезных платьях. Ломовики, громыхая по корневищам прибрежных деревьев и по камням, подвозили на грузовых телегах целые горы грязной шерсти и сваливали ее на берегу, напротив бочек, стоявших на помостах.

Пашка, гологрудый и длинноногий, высоко закатав штанины портков, не оглядываясь на мать и сестру, затерявшихся в пестроте женских измятых лохмотьев, мчался вверх по берегу к этим бочкам, куда бежали такие же сорванцы. Еще кипя не растраченной с утра энергией, они выбирали путь с препятствиями, перескакивая через жерди, положенные для сушки вымытой шерсти.

Фрося и Наследиха тоже получили бирки от Бахтияра, приказчика Хусаинова, здоровенного татарина в засаленном бешмете и такой маленькой тюбетейке, что она казалась приклеенной на его бритой толстолобой голове. Быстро переодевшись в кустах и положив снятую одежонку возле поста приказчика, они направились к мосткам, унося с собой по охапке сухой шерсти — подложить на доски.

И в изношенной до дыр бористой юбке, в заплатанной ситцевой кофточке с обрезанными рукавами, Фрося выделялась среди других. Даже Бахтияр приметил ее и отвлекся от дел, заглядевшись, как она, устраиваясь на мостках, обжала юбку вокруг колен и подоткнула край подола так, чтобы его не задрал ветер.

— Карош девка! — Бахтияр покачал головой, одобрительно поцокал языком. — Сколько деньгам надо таскать в кусты такой девка?

— Мотри, кровь носом пойдет! — огрызнулась на него Палага Тураниха, обминавшая себе подстилку на другой линии мостков, лицом к берегу, напротив Наследовых. Она нарочно заняла место между Зиной Заварухиной и Виркой Сивожелезовой, чтобы можно было поболтать за работой. Вирка, дочь разорившегося казака, работавшего в литейном, курносая, синеглазая, с белесыми густыми волосами, по-бабьи собранными в шишку «кулек», была девушка характерная, языкастая и ни с кем, кроме Фроси, не дружила.

— Ты чего-то не заходишь ноне? — окликнула она подружку.

— Да когда мне?! Ты бы сама забежала к нам на новоселье.

— У меня батя опять пьет. Замучилась я это время с ребятишками.

Фрося, затянув потуже платком уложенную короной косу, опустила руки в воду, примерилась, зачерпнула полные пригоршни, умыла запылавшее лицо. Стыдно стало, что вот и Вирку совсем забросила в последние дни.

Насколько глазом можно охватить, вдоль всего берега на мостках — молодые и старые женщины. Все громко переговаривались, девчата брызгались, звонко визжали, хохотали, даже песни завели, пока не прозвучала команда. Тогда поденщицы угомонились, уже плыла по течению меж мостками над погруженной в реку сеткой намокшая в бочках комковатая шерсть. Быстро сновавшие руки жамкали, полоскали, растеребливали будущую пряжу, а неугомонные языки продолжали перемалывать новости о войне, идущей в каких-то неведомых, сроду не слыханных краях, о раненых солдатах, вернувшихся в поселок, о новом правительстве — чтоб ему пусто было: нет ни чая, ни сахара, ни муки. И о семейной жизни, о болезнях детей здесь можно услышать, о каких-то страшных сектах, которые возглавляют богатые казаки. О чем только не толковали женщины, перекидывая в воде друг другу жгуты размытой шерсти, терявшей постепенно грязь и жир.