Собрание сочинений. Том I

Когда я один, без Лели (и не только ночью, среди бессонницы), то подолгу и сладострастно воображаю злобные наши объяснения, грубые и обоснованные свои упреки и в конце каждого объяснения ядовитые непоправимые слова: «Да, знаю вас теперь хорошо – лежачего не бьют, но… добивают». Я настолько утратил последнюю долю человечности, что жду с любопытством и надеждой неминуемого Бобкиного отъезда (когда он при Зинке сменит отца) и, вероятно, огорчился бы из-за внезапного Зинкиного выздоровления. Мне начинает тогда казаться, что Бобкин отъезд разрешит пустые мои с Лелей противоречия, что она как бы очнется от тумана и, раскаявшаяся, недоумевающая о прошлом, со стыдом ко мне возвратится, и что теперешнее ее предательство в чем-то даже для меня выигрышно. Мы часто готовы радоваться дурному обращению с нами тех, кого любим и кто (предположительно или по глупой привычке верить) нас тоже как будто любит, и радуемся – при всем огромном невыносимом отчаянии – не только неприятным мелочам, но иногда и гораздо худшему: нам кажется, что отношения еще не порвались, зато прибавилось какое-то право упрекать, какое-то наше преимущество – точно у обвинителя перед обвиняемым, – и мы полусознательно решаем, что тем должны быть сильнее и увереннее, чем больше накапливается у нас таких обидных и странных преимуществ. Всё это, конечно, ошибочно – мы судим о женщинах, от нас ушедших, перемещаясь в них целиком, с нашей любовью, любовной праведностью и страданием, с нашим сочувствием своему страданию, и мы сами за них раскаиваемся и заглаживаем причиненную нам боль. Если же вспомним подобные случаи своего грубого предательства, то увидим, что либо считали их незначительными, были недовольны и собой и теми, кого предавали, хотели бы скрыть, не думать, не жалеть, раскаивались только внешне, боялись объяснений, казавшихся слезливыми, громкими и навязчивыми, либо новые отношения нас притягивали чересчур сильно, и мы стремились к чему угодно придраться, лишь бы уйти и скучную обязанность прекратить. Именно такими – предающими и раздражительными – мы и должны для проверки переместиться, и сразу становится очевидным, что ни безукоризненность наша и никакая перед нами вина нисколько не выигрышны и не полезны. И всё же сознание правоты, неожиданные удары после многих обещаний, даже самое сыщничество, беспрерывное и зорко-придирчивое, нас как-то утончают, обостряя нашу проницательность и уязвимость, и вот мелкие расчеты, низость и озлобление отталкиваемой, уродуемой любви могут чему-то научить, а счастливая довольная любовь – через всю щедрость и обеспеченность, – словно богатство, нас иногда лишь огрубляет.