Собрание сочинений в 12 томах.Том 2

— Джентльмены, я не знаю, кто вы такие, но вы спасли мне жизнь; и хотя я навсегда останусь в неоплатном долгу перед вами, все же я могу по крайней мере скрасить полчаса вашего долгого путешествия. Вы, очевидно, чужие здесь, но мне эта дорога хорошо знакома. Хотите послушать очень смешную историю? Однажды по этой дороге ехал…

Я сказал раздельно и внушительно:

— Страждущий путник, еще слово — и ты погиб. Ты видишь во мне печальный обломок цветущего здоровья и мужественной красоты. Что довело меня до этого? Та самая история, которую ты намерен рассказать нам. Медленно, но верно, этот затасканный старый анекдот иссушил меня, подточил мои силы, задушил во мне жизнь. Пожалей меня в моем бессилии. Пощади меня только на сей раз и расскажи мне хотя бы о юном Джордже Вашингтоне и его топорике[20].

Мы были спасены. Но нашему больному пришлось худо. Силясь удержать в себе злосчастный анекдот, он надорвался и умер у нас на руках.

Я сознаю теперь, что даже от самого дюжего обитателя всей этой области я не должен был требовать того, что потребовал от жалкой тени человека; ибо я прожил семь лет на Тихоокеанском побережье и доподлинно знаю, что не было случая, чтобы на почтовом тракте через прерии кучер или пассажир в присутствии постороннего лица утаил этот анекдот и остался жив. На протяжении шести лет я тринадцать раз пересек туда и обратно горный хребет между Невадой и Калифорнией и четыреста восемьдесят два раза слышал об этом бессмертном происшествии. У меня где-то хранится список всех выслушанных мною рассказчиков. Рассказывали кучера, рассказывали кондукторы, хозяева гостиниц, случайные попутчики, рассказывали даже китайцы и кочевые индейцы.

А как-то раз один и тот же кучер за полдня рассказал мне эту историю трижды. Я слышал ее на всех языках и наречиях, завещанных земле Вавилонской башней — сдобренную запахом виски, бренди, пива, одеколона, табаку, чеснока, лука, кузнечиков, — словом, всего, что поедают и выпивают сыны человеческие. Ни одного анекдота я не нюхал так часто, как этот; ни один анекдот не обладал таким многоцветным букетом. И распознать его по запаху было невозможно, ибо каждый раз, когда я думал, что уже знаю, чем он пахнет, у него вдруг оказывался совсем новый аромат. Баярд Тейлор писал об этом древнем анекдоте, Ричардсон опубликовал его, так же как Джонс, Смит, Джонсон, Росс Браун и все остальные из пишущей братии[21], кому довелось ступить на почтовый тракт в любом месте между Джулсбергом и Сан-Франциско; говорят, он записан в талмуде. Я видел его в печати на девяти иностранных языках; я слышал, что им пользуется римская инквизиция; а недавно я с сожалением узнал, что его хотят положить на музыку. По-моему, нехорошо так поступать.

Время почтовых карет миновало, и кучера их — вымершее племя. Но как знать, — может быть, они завещали этот бородатый анекдот своим преемникам, железнодорожным тормозным и кондукторам, и те по-прежнему допекают им беспомощного пассажира, пока он, подобно многим путешественникам былых времен, не придет к выводу, что подлинные достопримечательности Тихоокеанского побережья — это вовсе не Йосемитский водопад, и не древние секвойи, а Хэнк Монк и его приключение с Хорэсом Грили![22]

Глава XXI

Солончаковая пыль. — Карсон-Сити. — Конец пути. — Резвящийся зефир. — Правительственные учреждения. — Наша хозяйка. — Француженка Бриджет О'Фланниган. — Зловещие слухи. — Землемерная съемка.

Мы приближались к концу нашего долгого пути. Было утро двадцатого дня. В полдень мы уже будем в Карсон-Сити — столице территории Невада. Но это нас не радовало, а огорчало. Мы совершили замечательную прогулку; каждый день мы открывали новые чудеса; мы вполне освоились с жизнью на почтовых, и она нам очень нравилась; мысль, что пришел конец движению и нам предстоит осесть в глухом городишке и влачить там серое, будничное существование, не только не веселила, но напротив — удручала нас.