Собрание сочинений в 14 томах. Том 5

Он громко рассмеялся своей шутке, но мертвенно бледное лицо Ганса было угрюмо и неподвижно, – казалось, лишь трубы страшного суда могли бы вывести его из этой каменной неподвижности. Ганс крепился, но ему было тяжело. Только сейчас понял он, как это трудно – отправить своего ближнего на тот свет. Эдит поняла много раньше, но это не облегчило ей задачи. И сейчас она боялась, что у нее не хватит сил выдержать до конца. Ее то и дело охватывало непреодолимое желание заплакать, закричать, упасть на снег, зарыться в него лицом или броситься бежать – все бежать и бежать, через лес, куда глаза глядят… Только огромным напряжением всех своих душевных сил могла она заставить себя прийти сюда, держаться прямо, делать то, что было нужно. И все время она мысленно благодарила Деннина, видя, как он старается ей помочь.

– Подсади-ка меня, – сказал Деннин Гансу и взобрался на бочку.

Он наклонился вперед, чтобы Эдит легче было накинуть ему петлю на шею, потом выпрямился и ждал, пока Ганс укрепит веревку на суку у него над головой.

– Майкл Деннин, хочешь ли ты сказать что-нибудь? – звонко и отчетливо спросила Эдит, хотя голос ее дрожал.

Деннин потоптался на бочке, смущенно глядя себе под ноги, как человек, впервые в жизни собирающийся произнести речь, и откашлялся.

– Я рад, что с этим будет покончено, – сказал он. – Вы поступили со мной по-христиански, и я от души благодарю вас за вашу доброту.

– Да примет господь бог душу раскаявшегося грешника! – сказала Эдит.

И, вторя ее звенящему от напряжения голосу, Деннин глухо проговорил:

– Да примет господь бог душу раскаявшегося грешника.

– Прощай, Майкл! – крикнула Эдит, и в этом возгласе прорвалось ее отчаяние.

Она всем телом налегла на бочку, но не смогла ее опрокинуть.

– Ганс! Скорей! Помоги мне! – слабо крикнула она.

Силы оставляли ее, а бочка не поддавалась. Ганс поспешил к ней на помощь и выбил бочку из-под ног Майкла Деннина.

Эдит повернулась спиной к повешенному и заткнула уши пальцами. Затем она засмеялась – резким, хриплым, металлическим смехом. Ее смех потряс Ганса: страшнее этого он еще ничего не слышал. То, чего так боялась Эдит Нелсон, пришло. Но даже сейчас, когда тело ее билось в истерике, она ясно отдавала себе отчет в том, что с ней происходит, и радовалась, что сумела довести дело до конца. Покачнувшись, она прижалась к Гансу.

– Отведи меня домой, Ганс, – едва слышно вымолвила она. – И дай мне отдохнуть. Дай мне только отдохнуть, отдохнуть, отдохнуть…

Опираясь на руку Ганса, который поддерживал ее и направлял ее неверные шаги, она побрела вперед по снегу. А индейцы остались и наблюдали в торжественном молчании, как действует закон белых людей, заставляющий человека плясать в воздухе.

Тропой ложных солнц (перевод Д. Горбова)

Ситка Чарли курил трубку, задумчиво рассматривая наклеенную на стене иллюстрацию из «Полис-газет». Он полчаса, не отрываясь, глядел на нее, а я все это время украдкой следил за ним. В мозгу его происходила какая-то работа, – бог весть какая, но во всяком случае интересная. Он прожил большую жизнь, много повидал на своем веку и сумел совершить необычайное превращение: отошел от своего народа и стал, насколько это возможно для индейца, даже по своему духовному облику белым. Он сам говорил, что пришел на огонек, подсел к нашему костру и стал одним из нас. Он так и не научился читать и писать, но язык у него был замечательный, а еще замечательней – та полнота, с какой он усвоил образ мыслей белого человека, его подход к вещам.

Мы наткнулись на эту покинутую хижину после тяжелого дневного перехода. Теперь собаки были накормлены, посуда после ужина вымыта, и мы наслаждались тем чудным мгновением, которое наступает для путешествующих по Аляске раз – только раз – в сутки, когда между усталым телом и постелью нет других препятствий, кроме потребности выкурить на ночь трубку. Кто-то из прежних обитателей хижины украсил ее стены иллюстрациями, вырванными из журналов и газет, и вот эти-то иллюстрации привлекли внимание Ситки Чарли, как только мы сюда приехали – часа два назад.

Он пристально изучал их, переводя взгляд с одной на другую и обратно; и я видел, что он сбит с толку, озадачен.

– Ну что? – нарушил я наконец молчание.

Он вынул трубку изо рта и сказал просто;

– Не понимаю.

Опять затянулся, опять вынул трубку и указал концом мундштука на иллюстрацию из «Полис-газет».

– Вот эта картинка. Что такое? Не понимаю.

Я взглянул. Человек с неправдоподобно злодейской физиономией, трагически прижав руку к сердцу, навзничь падает на землю; другой – что-то вроде карающего ангела с наружностью Адониса[16] – стоит против него, подняв дымящийся револьвер.

– Какой-то человек убивает другого, – промолвил я, в свою очередь сбитый с толку, чувствуя, что не умею подыскать объяснения изображенному.

– Почему? – спросил Ситка Чарли.

– Не знаю, – откровенно признался я.

– В этой картинке только конец, – заявил он. – У нее нет начала.

– Эго жизнь, – сказал я.

– В жизни есть начало, – возразил он.