Собрание сочинений в 15 томах. Том 9

– Это ваша ограда, – ответила она дружелюбно. – Вы первый ее открыли. Я должна вас спросить, можно ли мне на ней сидеть.

Он соскользнул с лошади.

– Позвольте мне представить вас Цезарю, – сказал он.

Анна-Вероника похлопала Цезаря по шее, восхитилась его нежным носом, пожалев про себя, что у лошади некрасивые зубы. Рэмедж привязал лошадь к крайнему столбу загородки, и Цезарь, тяжело засопев, уткнулся мордой в зелень изгороди.

Рэмедж облокотился на ограду рядом с Анной-Вероникой, и некоторое время оба молчали.

Он сделал несколько общих замечаний насчет панорамы, согретой сиянием осени, озарявшим холм и долину, лес и деревню внизу.

– Эта даль широка, как жизнь, – сказал мистер Рэмедж, обозревая панораму, и поставил отлично обутую ногу на нижнюю перекладину.

– А как вы забрались сюда, так далеко от дома, барышня? – спросил он, заглядывая Анне-Веронике в лицо.

– Я люблю далекие прогулки, – глядя на него сверху вниз, ответила она.

– Одинокие прогулки?

– В том-то и прелесть. Я обдумываю всякие вещи.

– Какие-нибудь проблемы?

– Да, и порой довольно сложные.

– Вам повезло, что вы живете в такой век, когда это возможно. У вашей матушки, например, такой возможности не было. Ей приходилось размышлять дома, под взглядами других.

Она задумчиво посмотрела на него, и он постарался, чтобы его лицо выразило восхищение ее юной, непринужденной осанкой.

– Значит, произошли перемены? – спросила Анна-Вероника.

– Такой переходной эпохи еще не было никогда.

Ее интересовало – переходной к чему. Но мистер Рэмедж не знал.

– С меня довольно этой перемены, – сказал он.

– Должен признаться, – продолжал мистер Рэмедж, – новая Женщина и новая Девушка занимают меня необычайно. Я из тех людей, которых интересуют женщины. Ничто на свете не интересует меня так сильно, и я этого не скрываю. А до чего изменилось их отношение к жизни! Поразительно, как они отбросили привычку цепляться за кого-нибудь. И свою прежнюю уловку свертываться от прикосновения, как улитка. Если бы вы жили двадцать лет назад, вас называли бы «Молодая особа», и первейшим вашим долгом было бы ничего не знать, ни о чем не слышать и ничего не понимать.

– И сейчас есть еще немало такого, чего не понимаешь, – с улыбкой заметила Анна-Вероника.

– Может быть, и немало. Но ваша роль заключалась бы в том, чтобы укоризненно заявлять «нет уж, извините» относительно таких вещей, которые вы в глубине души отлично понимали бы и не усматривали бы в них ничего постыдного. И вот ужасная Молодая особа исчезла. Молодая особа потерялась, украдена или заблудилась… Надеюсь, мы никогда ее больше не увидим.

Он явно был рад такой эмансипации.

– Стоило человеку энергичному приблизиться к такой овечке, и его уже считали кровожадным волком. Мы носили невидимые цепи и невидимые оковы. А теперь мы можем сколько угодно болтать у ограды и Honni soit qui mal y pense. Эта перемена принесла мужчине одно преимущество, которого у него никогда не было, – продолжал он, – он обрел новых друзей – девушек. Я прихожу к убеждению, что самые верные, а также самые прекрасные друзья, о каких мужчина может только мечтать, – это девушки.

Он смолк, потом, проницательно взглянув на нее, заговорил снова:

– Я предпочитаю болтовню с действительно умной девушкой беседе с любым мужчиной.

– Значит, у нас теперь больше свободы, чем было раньше? – спросила Анна-Вероника, которой не хотелось переходить на частности.

– Еще бы, несомненно! С тех пор как девушки восьмидесятых годов сбросили свои цепи и укатили на велосипедах – в юности я был свидетелем того, как начался этот процесс, – мы наблюдали удивительное ослабление всяких тисков.

– Ослабление, может быть. Но так ли уж мы свободны?

– А разве нет?

– Мы ходим на длинной веревочке, да, но все равно привязаны. А на самом деле женщина вовсе не обрела свободу.

Мистер Рэмедж промолчал.

– Правда, ходишь повсюду, – продолжала Анна-Вероника.

– Разумеется.

– Но при условии, что ты ничего не делаешь.

– Чего не делаешь?

– Ну, просто ничего!

Он посмотрел на нее вопросительно и чуть заметно улыбнулся.

– Мне кажется, что все сводится в конце концов к вопросу о собственном заработке, – слегка покраснев, сказала Анна-Вероника. – Пока девушка не может уйти из дому, как уходит юноша, и зарабатывать себе на жизнь, она по-прежнему на привязи. Может быть, веревка и длинная, достаточно длинная, чтобы опутать ею самых разных людей, но она существует! Стоит хозяину дернуть за веревку, и девушка вынуждена вернуться домой. Вот что я имела в виду.

Мистер Рэмедж признал ее доводы разумными. Образ веревки, которую Анна-Вероника на самом деле позаимствовала у Хетти Уиджет, произвел на него впечатление.

– А разве вам хотелось бы стать независимой? – спросил он вдруг. – Независимой в полном смысле слова. Всецело предоставленной самой себе. Не так уж это весело, как может казаться.

– Все хотят независимости. Все. И мужчины и женщины.

– А вы?

– Конечно!

– Интересно, почему?

– Без всякого почему. Просто надо чувствовать, что ты целиком принадлежишь себе.

– Никто этого не может, – сказал мистер Рэмедж и замолчал.