Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

Я терялся в догадках, к чему вся эта затея с полуночным морским променадом втроём. Нет, тут что-нибудь да есть, уж что-нибудь да нечисто. Ну не на экскурсию же…

И как ни прикидывай я обстановку на разные мерки, выпадала всё одна карта: быть беде.

Утешало одно: в небо приходящим отказу не бывает.

В небо – дело десятое; потом, небо далеко, а чёрно-синее от лунного света стекло матёрой воды всего-то на пол-аршина ниже бортового верха, тут того и жди, что метнут вдруг из этой миски с ушками-веслами в бегущие за лодчонкой жиденькие беляки.

Я явственно увидел, как лечу, растопырив руки-ноги, в лёд-воду и, вздрогнув, оглянулся. Нигде никаких беляков… То всё примерещилось мне. В опаске видения быстрее огня.

Ничего не было, так будет, говорю я себе. Могут же эти двое сочинить такой пасьянс? Отчего же не могут?.. Интересно, а кто они друг дружке, какой верёвочкой повиты? Пускай, думаю, они между собой, может, и такая родня, что только в одном море купались, да всё ж таки батумские, свои, и доведись чему случиться, сыграют в одну руку, заодно…

Я скосил глаза на Таню.

Таня сидела рядом справа, перебирала всё пальцы на моей руке, поочерёдно прикасаясь подушечками моих пальцев к горячей щеке своей.

Взгляды наши встретились. Таня улыбнулась, слегка наклонив голову.

Мда-а… Учат нашего брата, учат, а всё не в строку.

Вон таманская ундина каково обошлась с твоим тёзкой Печориным? Забыл? Сначала поцелуйчики, эти сладкие звоночки вниз, а там – "мы оба по пояс свесились из лодки; её волосы касались воды; минута была решительная".

К моменту, у Михал Юрича не было ль неувязочки с грамотёшкой? Ну разве можно про парочку сказать «оба»? Грамотней, уж, пожалуйста, грамотней надушко бы, уважаемый Михал Юрич. «Обое» – не ближе ли к правильности будет? А то одно неточное слово превратило "бес девку" в товарисча фраера. И вышло, разве "отчаянную борьбу" в лодке Гриша Печорин вёл с красавицей? И "влажный, огненный поцелуй" влепила несчастному Гришане разве "моя ундина"? Тут явно поработал господин ундин, некто мужеского покроя. Но всё это я так… Между протчим… Для разминочки извилин…

Я возразил Вязанке:

– А не маловато ли ты, путаник, свои извилины разминал в школе?

– У нас в Одесе про парочку говорят «обое»!

– Ну мало ли что у вас там в Одессе говорят? Ну что ты со своим одесским уставом лезешь в калашный ряд? По части грамотёшки тут твоя не пляшет. Ты тут явно накрутил… Не обое ли рябое?[23]

– Ну и… Не о том стучишь, паря… Всё равно большина за мной! – пальнул он. – Кэ-эк я академиков приколол! Поди, целый институтища составлял правила,[24] а такими плюхами кидается! Академия и два дюже просвещённых министерства утверждали! Какие ляпы утверждали?! Там пелось про многоточие, кавычки и точку в конце предложения. На семьдесят второй странице мы видим такой конец: «…». А дальше в лес – меньше дров! Воруют по пути?! На сто седьмой странице мы зрим уже обглоданный конец: «…» Без точки в конце. Скоммуниздили точку! Вот теперь сиди и гадай, где правильно. К какому берегу прибиться бедному двоечнику? Я тебе об этой своей подловке талдычил тыщу раз, и ты не возражал. И сейчас нечего возразить?

– Отзынь, дедушка Малахай, всем девчонкам помахай! Сам разбирайся… Я только одно скажу. Грамотёшка – штука жестокая. Может так подвести, что останешься без своей Аляски…

– Хватит нести пургу!

– Тогда слушай, как Россия осталась без Аляски. Ох уж эти горькие пляски вокруг Аляски… За карманную мелочёвку – примерно за два пассажирских самолёта! – решили отдать её в аренду американам на сто лет. И велят стряпчему: «Пиши в договорняке: передаём Аляску на век». Стряпчий и бухни: передаём Аляску навек». Всего-то на век засандалил слитно. И навечно отломил Аляску от России. Теперь как вернуть?.. Не дождаться от мёртвого письма…

– И я не жду письма от покойника. Продолжаю своё… Я не сводил с Тани глаз и не знал, что делать, то ли в ответ улыбаться, то ли самым будничным образом положить этим чудачествам конец, а там будь что будет – в тот самый момент откуда-то сверху упал молодой отчаянно-радостный крик:

– Тпру-у-у, херувимчики!

Я повернул голову на голос и невольно подался всем корпусом назад, машинально закрыл лицо скрещёнными руками.

Таня с Гарпиусом рассмеялись.

Смех придал мне духу. Не двигаясь, я с первобытным удивлением, что в мгновение-другое переросло в восторг, во все глаза смотрел на то, от чего только вот что отшатнулся.

Наша лодка пристала к ровному сверху, гладкому камню размером, может, ну с хату, не раздольней, выступавшему из воды всего на аршин какой. На бело-жёлтом от луны камне стояли боком к нам двое и целовались. Маленькая, тоненькая, как игла, девушка стояла на цыпочках у парня на носках глянцевито-черных туфель, поталкивала его коленкой в коленку, и парень послушно приподымал её на носках своих.

То был прощальный поцелуй.