Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

– Ну что мы всё налево да налево? – заплакал я в жилетку Жорке. – Давай хоть разок дунем если не направо, так хоть пряменько. – Пускай наши тетрадки на царский Батум поглядят! И на турецкую границу!

– Но если им интересно, пускай, – соглашается он.

Портфелей у нас не было. Книг в школу мы не носили.

На все случаи жизни за поясом толсто поскрипывала у каждого общая тетрадь.

Я повыше поднял тетрадь из-за пояса, – смотри, Машутка! – и мы понеслись прямо. Мимо Кобулети, мимо Цихисдзири, мимо Чаквы вдоль моря по горным серпантинам к Батуму.

На одном дыхании прожгли сто тридцать километров в два конца.

Дома я приткнул велик к койке и, не раздеваясь, без еды пал смертью храбрых поперёк постели. Сам вроде давил хорька[9] на койке. Но обутые ноги спали отдельно. На багажнике. Не хватило сил разуться и донести свои тощие ходульки до постели. Укатали Сивкина батумские горки.

В городской школе учителя были как и везде.

Разные.

Мне и в городе немножко повезло.

Русский, литературу вела Анна Семёновна Решетникова.

Милая, незабвенная Анна Семёновна… Кто сильней Вас любил Русское Слово? Кто сильней Вас любил этих размятых бедностью несчастных русских ребятишек на чужине?

Помню историка Ядвигу Антоновну Шакунас, тяжело оплывшую годами.

Помню и химика Шецирули Иллариона Ивановича.

Старенький, седенький… И очень добрый, сердечный. Жил он в пригородном сельце Двабзу. Оттуда ходил пешком к нам на уроки.

Запомнилось и то, что он относился ко мне как к ровне. Как к коллеге. Он печатался в районной грузинской газете.

В последних классах вела у нас литературу "Лера-холера".

И отчество, и фамилия не удержались. Выпали уже за черту памяти. Запомнилось одно прозвище.

Она никогда не знала урока.

Объясняет и перед ней на столе раскрытый учебник.

Всегда искоса подсматривала. Читала нам.

Будто мы сами читать не умели.

«Лера-холера» лепила мне гренадерские пятёрки по сочинениям. Но читать их никогда не читала!

Лень матушка.

Писал я ясно. Зато очень мелко.

И она мне часто вприхвалку выпевала:

– Я тебе верю. За тебя я спокойна.

– Я за вас тоже! – не отставал я в вежливости.

(После одноклассница Светлана Третьякова напомнила, что звали нашу «литераторшу» Валерия Шалвовна Глонти.)

Из оригиналов не выбросишь и математика Василия Фёдоровича Товстика.

Он носил чёрную повязку.

Насчёт пропажи глаза пели, что глаз ему выклевал по пьяной лавочке не то гусь (гусь был отпетый трезвенник), не то любимая жена дала туфлей-шпилькой в глаз, после чего неувядаемый Василий Фёдорович экстренно развёлся сразу с обеими. И с женой, и со шпилькой.

Другого конца не могло и быть.

Говорили, жили они с женой, как матрос Кошка с собакой Динго.

В школу его иногда приносили.

В буквальном смысле.

Его путь от дома проходил мимо вокзала.

А на вокзале ресторанчик. А в ресторанчике кофеёк.

Зайдёт по холостому делу попить с утреца кофейку, но из ресторана его уже торжественно выносят.

Учителя несём!

Крепкий всё-таки подавали в Махарадзе кофеёчек!

Товстика выгоняли из нашей школы.

Горячий на расправу директор Владимир Иванович Аронишидзе бессчётное число раз безжалостно выбрасывал его на улицу, и всякий раз, пока Василий Фёдорович «летел» со второго этажа, гордый и неприступный Владимир Иванович успевал спуститься по лестнице и принять незабвенного Василия Федоровича на любовно распахнутые мягкие ладошки. Не давал упасть на твёрдую всё-таки землю. Не давал ушибиться. И, извиняясь за несдержанность и бестактность, сдувая с дорогого Василия Фёдоровича пылинки, прилипшие к нему во время короткого экзотического полёта, ответственно и всерадостно нёс бесценного Василия Фёдоровича назад в школу. А иначе можно и пробросаться. Другие быстренько подберут. Хорошие математики на провинциальной уличке не валяются!

Василий Фёдорович и в самом деле был превосходный математик. Только бы ещё не измерял градус на крепость…

И был ещё у нас Андрей Александрович Еркомайшвили. По прозвищу Дыкий Хачапур. Всё пожирал голодными иллюминаторами сдобненьких старшеклассок. Он и женился на одной юной цесарке, когда та была всего-то в одиннадцатом классе.

Междометия и с десяток простеньких русских слов – вот и весь был его русский багаж.

Ho преподавал физику в русской школе!

По-русски ни бум-бум. Как же он нас учил? Оч оригинально. Наизусть отважно вызубривал весь текст, даже подписи к схемам и потом на уроке нам молотил слово в слово, ни слова сам не понимая.

Той же зубрёжки требовал и от нас.

Знай текст наизусть!

Слово в слово по учебнику надо было и отвечать.

Начнёшь ему отвечать, собьёшься, два слова поменяешь местами. Он теряет нить, кисло дёргает легендарным носом и мотает уже перед твоим носом свой мохнатый палец из стороны в сторону:

– Э-э-э, кацо!.. Урёк нэ знш. [10]

И вскинутая рука с растопыренными двумя пальцами-клешнями приказывала сесть.

Ради проклятухи удочки[11] я наизусть зазубривал физику.

Но ненавидел её на всю пятёрку с плюсом.

Возражать ему, молодому кругляшу-короткомерке, было опасно.