Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

В ответ на первое из оных не остается более, как токмо донести вашему сиятельству, что самый опыт доказывает справедливость ваших рассуждений. Зависть венского двора к успехам нашим есть очевидна; но не всякой зависти удается самым делом исполнять свои вредные желания. Может быть, не удастся и сему гордому двору положить преграду нашему вожделенному миру. По крайней мере кажется, что и самому богу нельзя попустить, чтоб злоба торжествовала, а кровь невинных лилась. Что же надлежит до особы его сиятельства, братца вашего, то излишне б мне было изъяснять вам все мое усердие к славе его, но не могу же, милостивый государь, то оставить без ответа, что вы мне сказать изволили как брат его и в самое то же время как беспристрастный человек. Без сомнения, больших людей честолюбие состоит в приобретении себе почтения тех, кои сами почтенны и которых во всем свете, конечно, мало. Впрочем, хула невежд, которыми свет столько изобилует, не может оскорблять истинных достоинств, равно как и похвала от невежд цены оным не прибавляет. Сие привело мне на мысль два стишка г. Сумарокова, заключающие в себе сию истину:

Достойной похвалы невежи не умалят;
А то не похвала, когда невежи хвалят.

Дальнейшее происшествие известной вам визирской переписки оправдало совершенно благоразумное примечание вашего сиятельства, которое во втором письме вашем найти я честь имел. Из приложений, о коих упомяну я ниже сего, изволите усмотреть, что посланная с Ахметом бумага, кроме некоторого нам предосуждения, ничего не произвела. Здесь же, по сей материи, следует копия с письма графа Г. Гр.,[1] и хотя, в самом деле, за будущее ручаться невозможно, однако турецкое изнеможение, вступление австрийцев в общее с нами согласие и самая справедливость дела нашего подает причину надеяться, что мир заключен будет по положенному основанию, каким бы самодуром на конгрессе поступлено не было.

Вам, милостивый государь, из прежних писем моих уже известно мнение мое о воздавании справедливости от публики великим людям. Сколь то правда, что беспокойство ваше, в рассуждении сего, основано на нежности братского дружества, столь, если смею сказать, мало основательно сие беспокойство ваше и по тому одному, что вся Европа, не говоря уже об отечестве нашем, знает, кто правит делами и кто мир делает. Словом, как бы фавер ни обижал прямое достоинство, но слава первого исчезает с льстецами в то время, когда сам фавер исчезает; а слава другого — никогда не умирает.

К Я. И. БУЛГАКОВУ

1

С.-Петербург, 30 декабря 1771.

Больной палец мешает мне отвечать собственною рукою на ваше дружеское письмо. Оно извлекло слезы из глаз вашего друга содержанием своим. Недуги тела вашего и арест Маркова огорчили меня несказанно. Поступок посла [2] с Марковым столь ужасен, что поднял бы дыбом волосы на голове моей, если б не носил я парика, потеряв, по несчастию, волосы тому уже года с два. Шутки в сторону, а видно, что житье ваше худенько. Сегодня граф [1] писал к послу о возвращении Маркова. Если вы можете способствовать в скорейшем его сюда отправлении, то помогите пожалуйте; а я напрягу все мои силы выхлопотать с будущею почтою письмецо о позволении вам убраться из Варшавы. В прочем, поручая вас защищению божиему как от болезни, так и от посла, пребываю...

2

С.-Петербург, 18 февраля 1772.

Зная, что вы любите помогать бедным людям, рекомендую вам беднейшего из смертных. Имя ему Н. П. Он отправлен отсюда курьером для того только, чтоб остатком курьерских денег мог содержать себя несколько времени. Сделайте мне крайнее одолжение и для той же самой причины, для которой он прискакал к вам, велите вы ему прискакать и к нам. А я, с моей стороны, прошу бога о подании мне случая делать вам подобные услуги.

Марков бедный не бывал к нам до сего часа. Или он в Варшаве, или на том свете, что, мне кажется, для него все равно. Я уже перестал его и ждать, а жду каких-нибудь от вас писем, которые мне добрых вестей о нем не привезут.

Имею честь быть...

3

С.-Петербург, 13 сентября 1773.

Если б не был я в таких обстоятельствах, которые не дозволяют мне ни одной минуты считать собственною моею, то бы молчание мое пред вами было непростительно; но бог и честные люди тому свидетели, что я веду жизнь в некотором отношении хуже каторжных, ибо для сих последних назначены по крайней мере в календаре дни, в кои от публичных работ дается им свобода.

Итак, ласкаясь получить от вас прощение долговременному молчанию моему, стану теперь отвечать по порядку на каждый пункт письма вашего, которое приемлю истинным знаком драгоценной мне дружбы вашей.

Г-ну Ю. дан чин и жалованья прибавлено. И то и другое не много значит; но по крайней мере то изрядно, что он сам поехал к вам, кажется, доволен своею судьбою.