Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

Того-то я и желал! С жадностию бросился я читать сию драгоценную книгу и, прочитав, не доволен был одним разом, но тотчас начал чтение в другой раз. Как скоро я мог обнять порядок и способ Кларковых доводов, то пошел благодарить Григорья Николаевича. «Я знал, — говорил он мне, — что вы сею книгою будете довольны». — «Я вашему превосходительству откроюсь в моем намерении,— сказал я, — мне хочется перевести ее на русский язык и, издав в свет, сделать некоторую услугу моим соотчичам». — «Намерение ваше похвально, но вы не знаете, с какими неприятностями сопряжено исполнение оного. Вам, без сомнения, известен перевод г. Поповского «Опыта о человеке»?»— спросил меня Гр. Николаевич. «Мне сей перевод очень знаком, — отвечал я, — и я его высоко почитаю». — «Но какие неприятности, какие затруднения встретил бедный переводчик к напечатанию, сказывал мне он же. Попы стали переправлять перевод его и множество стихов исковеркали, а дабы читатель не почел их стихов за переводчиковы, то напечатали они их нарочно крупными буквами, как будто бы читатель сам не мог различить стихов поповских от стихов Поповского. Ваш перевод, без сомнения, подвержен будет равной участи. А мне кажется, вместо перевода полезнее будет, если сделаете вы из сочинений Кларковых выписку: вы употребите на нее меньше времени и труда; если же выписка, как я и думаю, хорошо сделана будет, то она принесет равную пользу с переводом, и вам ловчее будет, по востребованию иногда синода, сделать перемену в выписке, нежели в самом переводе».— «Но неужели, — спросил я, — синод делать будет мне нарочно затруднения в намерении толь невинном?» — «Да разве не знаете вы, кто в синоде обер-прокурор?» — «Не знаю», — отвечал я. «Так знайте ж — Петр Петрович Чебышев», — сказал Григорий Николаевич. Как бы то ни было, я последовал совету Григорья Николаевича и сделал выписку из Кларка. Недавно я ее читал и нахожу за нужное поправить нечто в слоге, а в прочем выписка годится. В самом конце моих «Признаний» я ее прилагаю, сердечно желая, чтобы труд мой принес хотя некоторую пользу благомыслящим читателям...

[Не окончено.]

ПУБЛИЦИСТИКА

СОКРАЩЕНИЕ О ВОЛЬНОСТИ ФРАНЦУЗСКОГО ДВОРЯНСТВА И О ПОЛЬЗЕ ТРЕТЬЕГО ЧИНА {*}

Французское дворянство всегда ль имело вольность? Каким образом пользовалось оно своей вольностию? И что оному в рассуждении сего ныне остается?

Три сии вопроса легко решить можно; но о первом совсем и следовать не надлежит. Возможно ль представить себе не вольное дворянство? Оно и неволя вместе состоять не могут; сии две противные себе в естестве и существенности вещи противоречат друг другу, разрушают друг друга, подобно как здравие и болезнь, жизнь и смерть, существенность и небытие, кои никогда в одной вещи вместе быть не могут.

Французское дворянство не только всегда пользовалось вольностию, но оно было всегда причиною вольности, равно как и самодержавства. Слово франк, оттуда происходит имя француза, значит благородного или свободного. В Салическом законе, уставленном Кловисом, не упоминается нигде имя благородного; но, между тем, учреждение поместьев доказывает, что оное надлежало совсем до дворянства, потому что когда Кловис, предводительствуя римскою армиею, принят был галлами как искусный политик и счастливый победитель, то во всех различных их провинциях были только франки вольные, то есть, с одной стороны, благородные, а с другой — невольники.

Освобождение сих последних произвело мещанство, третий чин, о котором говорено будет ниже. Слуга был увольняем, а не производим в дворяне; оттого-то произошло сие различие, которое потом всегда было между благородным и разночинцем. Сколь великое почтение должен иметь сей последний к первому, который не только пользовался драгоценным даром вольности, но и мог сообщать оную и, возвращая вольность человеку, приводил его в состояние получать вышние чины, если он их заслуживал.

Таким образом, вольность есть существенность французского дворянства, и как тому быть иначе, когда избирает оно королей своих в своей внутренности? И действительно, бывает то одна фамилия, одна кровь, коей поручает оно самодержавство; но когда из сей славной фамилии никто не остается, когда источник столь драгоценной крови совсем иссохнет, то благородные французы, лишася государя, вступают во все свои права и могут снова избрать преимущественную фамилию из достойнейших между собою, чтоб впредь иметь от нее своих государей и начальников.