Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

Мы еще здесь живем и так устали от дороги, что, кажется, никогда не отдохнем. Я писал на прошедшей почте, как мы доехали до Мемеля. Теперь доведу мой журнал до прибытия нашего в здешний город. Двадцать шестого июня, в тот же день, в который мы приехали в Мемель, осматриваны мы были польскою, прусскою пограничною и мемельскою таможнями. От каждой отделались мы гульденом, или тридцатью копейками. Таможенные приставы не у одних у нас воры и за тридцать копеек охотно отступают от своей должности. Отобедав в Мемеле, ходил я в немецкий театр. Играли трагедию «Callas». Мерзче ничего я отроду не видывал. Я не мог досмотреть первого акта. Двадцать седьмого поутру прогуливался я с почтмейстером по городу, и, отобедав, выехали из города благополучно. Через час очутились мы на берегу сильно волнующегося моря и всю ночь ехали так, что вода заливала колеса. Надобно признаться, что жестокий ветр и преужасный рев при ночной темноте не дал нам глаз сомкнуть чрез всю ночь. Поутру, двадцать восьмого, приехали мы в Rossitten переменять лошадей. Rossitten есть прескверная деревнишка. Почтмейстер живет в избе столь загаженной, что мы не могли в нее войти. Сей день был для нас весьма неприятен. Обедали мы в деревнишке Саркау очень плохо, а ввечеру, подъезжая к Кенигсбергу, переломилась задняя рессора. Увязав кое-как карету, дотащились мы в девять часов в город и стали в трактире у Шенка. Во весь день все наши неприятности несказанно умножались тем, что у жены разболелся зуб. Усталость от дороги, по счастию, навела на нее сон, и она всю ночь спала хорошо. На другой день, двадцать девятого, призвал я дантиста, который в один миг зуб вырвал; но как был у нее еще больной корень другого зуба, который иногда ее мучил, то за один присест вырвали мы и его благополучно. С того часа она стала здорова. Тридцатого пробыли мы в Кенигсберге. Я осматривал город, в который от роду моего приезжаю в четвертый раз. Хотя я им и никогда не прельщался, однако в нынешний приезд показался он мне еще мрачнее. Улицы узкие, дома высокие, набиты немцами, у которых рожи по аршину. Всего же больше не понравилось мне их обыкновение: ввечеру в восемь часов садятся ужинать и ввечеру же в восемь часов вывозят нечистоту из города. Сей обычай дает ясное понятие как об обонянии, так и о вкусе кенигсбергских жителей. Тридцать первого, в девять часов поутру, вынес нас господь из Кенигсберга. Весь день были без обеда, потому что есть было нечего. Ужинали в Браунсберге очень дурно. Я разозлился на почталионов; разболелась голова моя, и я всю ночь ехал в жестоком пароксизме. На другой день, 1/12 августа, поутру рано приехали мы в городок, называемый Прусская Голландия, который нам очень понравился. В трактире, куда пристали, нашли мы чистоту, хороший обед и всевозможную услугу. Тут отдыхал я под овсом до четырех часов за полдень. Пароксизм прошел; я стал здоров и весел, и мы ехали всю ночь благополучно. 2/13-го поутру приехали мы в большой городок Мариенвердер. Тут обедали так дурно, как дорого с нас взяли; но город недурен и чистехонек. 3/14-го и 4/15-го были безостановочно в дороге. Сии дни заметить нечем, кроме того, что в одной деревне нашли мы хоровод девок, из которых одна как две капли воды походит на дочь твою, Катю. Ты можешь себе представить, что мы ее приласкали от всего сердца. Поутру 5/10-го имел я дурачество в другой раз рассердиться на почталионов. За всякое излишнее движение сердца плачу я обыкновенно пароксизмом. Обедали мы в преизрядном городе Ландсберге, где начал я чувствовать головную боль, которая всю ночь в дороге много меня беспокоила. С того времени сделал я себе правило, которого и держусь: никогда на скотов не сердиться и не рваться на то, чего нельзя переделать. Я дал волю вести себя, как хотят, тем наипаче, что с ними нет никакой опасности быть разбиту лошадьми. Я отроду прусским и саксонским почталионам не кричал: тише! — потому что тише ехать невозможно, как они едут; разве стоять на одном месте. Поутру приехали мы в Кистрин, где проспал я до четырех часов пополудни и дал пройти пароксизму; а ночевать приехали мы во Франкфурт-на-Одере. Никогда, с самого выезда, не имели мы такой мучительной ночи: клопы и блохи терзали нас варварски. Сверх того, и трактир попался скверный. Нас, однако ж, уверяли, что он лучший в городе. Франкфурт вообще показался нам несносен; мрачность в нем самая ужасная. Надобно в нем родиться или очень долго жить, чтоб привыкнуть к такой тюрьме. Проснувшись, или, лучше сказать, встав с постели очень рано, ни о чем мы так не пеклись, как скорее выехать. Обедали мы в Милльрозе и так и сяк и спешили хорошенько поужинать в местечке Либерозе; но судьбе то было неугодно. Ввечеру, в девять часов, при самом въезде нашем в городок Фридланд, передняя ось пополам. Нельзя себе представить ни нашей горестной досады, ни того усердия, с которым подана была нам помощь от жителей. В один миг сбежалось народу превеликое множество. Примчали кузнеца; нас самих отвели в дом Stadtrichter, или к городничему. Он имеет жену, дочь-невесту и сына; все они приняли нас с несказанною искренностию; отвели нам комнату, дали нам постель и угощали нас так, что мы вечно не забудем их гостеприимства. Карета наша готова была к утру, и мы 8/19-го расстались с сими добродетельными людьми, будучи весьма тронуты их честностию. Обедать приехали мы в Либаву к почтмейстеру, старику предоброму и хмельному. Он обедал в гостях и подгулял. Жена моя так ему понравилась, что он то и дело целовал ее руку. Потчевал нас всем, что мог у себя найти, говорил нежности так смешно, что мы умирали со смеху. Ночевали в городке Лукау и страдали от блох и клопов не меньше франкфуртского. 9/20-го приехали мы в город Герцберг, где обедали очень плохо. Ночевали в городе Торгау, в который въехали ночью. Предлинный и превысокий крытый мост по Эльбе, чрез который мы ехали при ночной темноте, так страшен, что годился б чрезмерно хорошо к принятию в масоны. Мы думали, что нас везут в жилище адских духов. Поутру, оставя Торгау, ехали мы чрез поле, на котором в 1760 году была страшная баталия между пруссаками и австрийцами. Тут погребено несколько тысяч людей и лошадей. Смотря на сие несчастное место, ощущали мы жалость и ужас. К обеду приехали мы в город Эйленбург. Тут попринарядились, чтоб въехать в Лейпциг, куда в седьмом часу пополудни благополучно приехав, стали в hotel de Baviere. Сим заключаю теперь мой журнал. Жалею сердечно, что заставил вас прочитать целый лист скучных моих записок. Не дивись, матушка, что нет в них ничего достойного внимания. Вспомни, что, проехав из Петербурга две тысячи верст, дотащились мы, можно сказать, только до ворот Европы. Лейпциг есть первый город, который заслуживает примечание. Продолжение журнала моего посылать к тебе буду исправно. Мне приятно, друг мой сердечный, с вами побеседовать, несмотря на то, что ничего сказать не имею. Хотя я от вас очень далеко и еду еще далее, но душа моя ни на минуту с вами не расстается. Прошу бога, чтоб все вы, мои друзья, были здоровы. Завтра, или по кранной мере послезавтра, отсюда выедем и писать к вам будем на будущей неделе или из Ниренберга, или из Аугсбурга, где случится остановиться.