Читаем Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 полностью

Было бы то удивительно, если бы аглинское дворянство не соглашалось к торговле. Состояние, ведущее к повелению над флотом королевским, к посольствам, к народным для совета собраниям, к славе, к почтению знатных, философов и всего народа, должно быть главным предметом честолюбия, и вместо того, чтоб оно дворянство ужасало, его к себе привлекает; оно доставляет дворянство. И для того есть там пословица, что тамо купечество делает дворянство. Я не хочу делать здесь тому описания. Сын Иозиаса Шиелда стал лордом Кастельменом и графом Тильнеем; никто прежним именем его не называет; знатнейший породы люди называют его милордом. Во Франции совсем не то происходит. Писатель, который философиею, историею и театром славен и который от потомков прославлен будет паче, сей искусный живописец нравов наших, борясь с нашими предрассуждениями, сделал примечание, которое сюда весьма приличествует, и для чего здесь мне не привести оного? Разно я более его знания имею?

« Когда славный Самуель Бернард, — говорит он, — после того как король пожаловал ему графство, посещая некоего, велел доложить о себе, называяся графом Бернардом, то подняли о том чрезвычайный смех».

Оставим их смеяться, я и сам смеюсь, но тому, что смешно прямо. Двор и город подают к тому довольную причину, а смеяться над благополучием отечества есть знак глупости.

«Сей граф Бернард, — продолжает писатель, — был в самом деле прежде граф, нежели пятьсот графов, которых мы видим и которые десятины земли не имеют».

Я могу прибавить еще, что он был Франции прочих графов полезнее, и то докажу ясно, но похвала не делается полезным гражданам. Всегда ли сим светом владеть будет предрассуждение? О, если б оно хотя по крайней мере перестало тиранствовать над народом, который в философии столь великие имеет успехи! Дания спешила истребить в рассуждении коммерции свое варварство, а мы еще о том не помышляем! Гугетон титул графа соединил с титулом купца.

Когда коммерция во Франции являет таковые чрезвычайные происшествия, то о чем французскому дворянству сомневаться и оному себя не посвящать? Хотя прилежность Кадоца и Ванробеса увенчанна преимуществами, доходами и грамотами, кои они заслужили действительно, будучи первыми учредителями вечного училища полезных государству рукомесленников, но сего одного примера не довольно; впрочем, мнение, что купечество унижает дворянство, истребляет память сего награждения. Сколь долго старое дворянство само собою не придет в упадок, столь долго новое, коммерциями приобретаемое, не в великом будет почтении. Я не приведу здесь никакого сравнения, которое могло бы оскорбить некоторое упражнение, дозволенное грамотами дворянскими. Они опасаются еще, чтоб я их не назвал. Довольствуюся теперь, говоря им: испытайте себя сами и смотрите, столько ль вы полезны государству, сколько купец. Можно ль написать то над вашими дверьми, что над его написать можно: он богат и тем служит государству.

Все состояния государства подают повод к честолюбию. Юрист может достигнуть до вышнего слога в судебном месте, воин до чинов воинских, церковный служитель до священства. Один купец не имеет никакого сияния в своих пределах и обязан оставить купечество, если, как французы говорят, хочет он быть чем. Сии худо понятые слова великий причиняют вред. Чтоб быть чем, остается дворянство по большей части ничем.

Должно ль отвечать тем дворянам, кои, полагаясь на обыкновение, говорят: наши отцы не торговали.

Если говорить с жителями острова Минорки о прививках, то будут они ответствовать, что отцы их не прививали и что бог ведает лучше, как рости дереву. Сделали на острову их хорошие улицы, но они лучше хотят жить в грязи, ибо и отцы их в грязи живали. Все дети не обязаны к толь великому почтению: ирланды тянут лошадей своих поперсью, хотя деды их того не делывали. Мы начинаем прививание воспы, и дчя нас будет то несчастие, если мы от того отстанем затем, что отцы наши ожидали ее от натуры на счет своих потомков.

Ваши отцы не торговали... Но вы имеете пороки, которых они не имели; для чего же не хотите вы иметь и тех добродетелей, кои вам недостают?.. Они не торговали, и сие-то самое есть причиною, что дети их столь бедны и столь бесполезны отечеству.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза