Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Нет, не лежит у Степы душа к директору! Уж если кому рассказать, так лучше Матвею Петровичу или дяде Егору.

Но Федор Иванович не спешил с вопросами. Плотно прикрыв дверь, он опустился на старенький клеенчатый диван и усадил рядом с собой Степу.

Потом заговорил. Заговорил мягко, спокойно. Он понимает Степу. Мальчику на самом деле нелегко жилось в доме Ковшовых, он ожесточился против дяди и сейчас из мстительных побуждений готов обвинить его в чем угодно. Все это так. Но месть плохой советчик, она мутит голову, ослепляет человека, толкает его на клевету.

— Я не клеветник! — вспыхнул Степа. — Я сказал правду.

— Если так, значит, ты знаешь, где находится дядин хлеб? — осторожно спросил Федор Иванович.

— Знаю, — глухо выдавил Степа.

— Где именно, где? — торопил директор. — Говори же до конца.

И Степа наконец решился. Будь что будет! Дядя, конечно, никогда не простит ему этого поступка, и Мите Горелову, наверно, станет очень плохо жить на свете, но Степа не может больше молчать.

— Федор Иванович! — возбужденно зашептал он, хватая его за рукав. — Пойдемте к Горелову!.. Вот сейчас же, немедля... Хлеб у него! В подполье... Шестьдесят четыре мешка...

— Ясно! — негромко произнес директор.

Отстранив руку Степы, он поднялся с дивана и подошел к темному окну. Да, ему все было ясно! Илья Ковшов оказался все-таки упрямым бараном. Не послушал его совета, пожалел хлеб и теперь может серьезно за это поплатиться. А ведь Ковшов нужен ему, очень нужен...

Директор вдруг обнаружил, что пальцы его нервно барабанят по холодному стеклу.

Спокойнее, Савин, спокойнее!

Он обернулся к Степе и спросил, кто еще знает о спрятанном в подполье у председателя хлебе.

— Больше никто... один я, — чуть запинаясь, ответил Степа.

— А сыновья Горелова?

— Они... они ничего не видали. Отец их к тетке услал.

Савин бросил на Степу подозрительный взгляд:

— А ты что же, следил все эти дни? И за дядей, и за Гореловым?

Отведя глаза в сторону, Степа молчал.

— Так, так, следил, значит... — Савин вновь забарабанил по стеклу и тут же с досадой сунул руки в карман. — А ты молодец, молодой Ковшов! Глаз у тебя зоркий. Хвалю! Настоящий комсомолец!

— Федор Иванович, так пойдемте к Горелову! — вскочил Степа. — Я все покажу...

— Нет, нет, — остановил его Савин. — Сегодня ничего предпринимать не будем. Уполномоченного по хлрбозаготовкам нет дома. Он вернется к утру, и я обо всем сообщу ему. Пригласят свидетелей. У Горелова сделают обыск, хлеб заберут. Виновные, конечно, будут привлечены к ответственности... — Директор с таинственным видом наклонился к Степе: — Но теперь все зависит от тебя. Будешь молчать — разоблачим саботажников, разболтаешь — хлеб могут перепрятать.

— Что вы, Федор Иванович! — испугался Степа. — Я никому...

Директор отослал его спать.

Но сон не шел... Степа представил себе завтрашний день — мужики вытаскивают из подполья мешки с зерном и грузят их на подводу. Тетка Пелагея хватается за мешки и вопит на всю деревню. Дядя Илья ненавидящими глазами смотрит на Степу. У Горелова отбирают сельсоветовскую печать и увозят его в район. Серега с плачем прощается с отцом, а Митя, столкнувшись со Степой, отворачивается и проходит мимо.

Забылся Степа только под утро. Разбудила его Таня. Она крадучись пробралась в общежитие и, растолкав брата, испуганно шепнула:

— Вставай! К дяде Тише комиссия пошла! Тебя зовут.

Через минуту Степа с сестренкой уже шагали к дому Гореловых.

— Я знаю... Ты уже все рассказал, — вымолвила Таня.

Степа хмуро кивнул головой и спросил сестру, состоялся ли у нее вчера разговор с Митькой.

— Говорили мы. Он ни в какую... боится! — Таня тяжело вздохнула. — Засудят теперь дядю Тишу.

— Может, и не засудят. Он же не кулак какой... в партизанах был, с белыми дрался... — И, чувствуя, что говорит не то, Степа с болью выкрикнул: — Ну нельзя нам молчать! Тут такое заварилось... Нельзя! Понимаешь?

— Понимаю, — еле слышно произнесла сестренка.

Степа прибавил шагу и вскоре догнал комиссию. Были тут уполномоченный по хлебозаготовкам Крючкин, высокий, сутулый мужчина в поношенной, в желтых пятнах кожаной куртке, директор школы, Аграфена и Василий Хомутов.

Заметив запыхавшегося Степу, Савин кивнул ему головой и что-то шепнул Крючкину. Тот пристально оглядел мальчика и, вдруг замедлив шаг, взял его за плечи и крепко встряхнул:

— Ошибки не будет? Часом, не померещилось тебе?

— Что вы, товарищ Крючкин! — обиделся Степа. — Своими глазами видел.

— Ну, ну, — сумрачно сказал уполномоченный. — Веди тогда, показывай.

Комиссия подошла к дому Горелова. Крючкин постучал в калитку.

Долго не отвечали. Потом звякнула щеколда, и председатель с заспанным лицом, в нижней рубахе и обгорелых валенках приоткрыл калитку.

— Разбудили, Тихон Кузьмич? — чуть помедлив, заговорил Крючкин. — Побеспокоить вас придется.

— В чем дело? — недовольно спросил Горелов.

— Кое-какие сигналы на вас поступили... Будто вы чужой хлеб прячете...

— Я? Чужой хлеб?! — Председатель отступил назад. — Это какая же тварь меня дегтем мажет?

— Вы уж извините, а придется проверить, — сухо сказал Крючкин, жестом приглашая членов комиссии войти в сени.