— Отцы, пустил ли Флегонт кого-нибудь по миру? Нажил ли он богатство? Заставлял ли кого работать за грош в день до потери памяти, как то делал, к примеру сказать, Петр на своей каменоломне? — Лука Лукич возвысил голос. — Да разве в прошлом году Флегонт поднял вас на Улусова, а не ваша злая доля?
— Она, она! — То шумела беднота, среди которой особенно старался Андрей Андреевич.
— Флегонта не касайся! — солидно добавил Фрол.
Старик Зорин хотел было что-то сказать, но народ не захотел его слушать.
— Нахалам, братцы, — возопил Андрей Андреевич, — такие, как Флегонт Лукич, поперек естества, потому как он за нас стоит. Он наш друг сердечный, Флегонт-то Лукич! Он за нас в Сибири кандалы носил, — приврал Андрей Андреевич от избытка чувств.
— Старики, народ! — просипел Данила Наумович, воспользовавшись минутной тишиной. — Флегонт заведомый бунтовщик. Насчет него распоряжение имеется: в случае ежели объявится — тем же часом вязать и в губернию.
На старосту разом цыкнули десятки людей. Туголуковы, Акулинины и Зорин помалкивали, понимая, что лучше не раздражать народ.
Казалось, дело было решено. Кое-кто еще кричал: «Не делить!», в других местах: «Делить!» Снова встал Лука Лукич. В запасе у него была еще одна мина для любезного внука, и он решил подложить ее под Петра на виду у всех.
— Старики! — крикнул он, и подождав, когда сходка успокоится, еще громче сказал: — За добрые слова насчет Флегонта всем вам от меня превеликая благодарность. Потому воистину нет у него ни кола ни двора, и стоит он за тех, у кого тоже ни кола ни двора. Петька меня и Флегонта произвел в ваших ворогов. Разберемся, старики, кто ворог крестьянскому миру, кто его друг. Народ, помните ли вы, как Петька вырвал у Ивана Павловича договор, который они написали с Микитой Модестычем насчет сдачи всей барской земли в аренду вот этому мироеду! — Он ткнул пальцем в сторону Ивана Павловича.
— Помним, помним! — зашумел народ.
— А теперь, старики, Петька по всей округе носится, денег ищет. И у меня просил. Зачем? Затем, отцы, чтобы барскую землю, которую мы извечно арендуем, взять на себя, да после того вам же ее втридорога в ренту спустить. Вот он каков, этот волчище, в моем семействе произросший!
Тут началось нечто невообразимое. Все, кто был хоть каким-нибудь краем заинтересован в аренде улусовской земли, скопом двинулись на Петра. Его приперли к крыльцу, кто-то занес кулак над его головой, другой поднял палку.
Все лезли к нему с руганью и воплями, а он озирался вокруг, как затравленный зверь, высматривая, куда бы спрятаться. Он медленно отступал, пятясь задом к ступенькам крыльца. Разъяренная толпа сорвала с Петра шапку, поддевка его трещала по швам, а народ с ревом все наседал и наседал на него. Петр нащупал ногой ступеньку и поднялся на нее, оставив в чьих-то руках клок поддевки… Пинаемый со всех сторон, осыпаемый проклятиями, он нащупал вторую ступеньку. Нахалы расступились; Петр юркнул за их спины. Люди полезли на крыльцо, но перед ними, загораживая вход, стал Лука Лукич.
— Убивство, идолы, задумали? — взревел он. — Ни в жизнь того не допущу! Не потому, что внука спасаю, ваши головы, ироды, берегу! Назад!.. — зычно крикнул он и поднял посох.
Народ отхлынул от крыльца.
Бормоча ругательства, люди отходили все дальше и дальше, а Лука Лукич наступал на них, размахивая палкой. Так продолжалось, пока не улеглись страсти.
Петр тем временем ушел в правление и запер за собой дверь.
Наступила тишина.
Перепуганный Данила Наумович умоляющим тоном стал просить народ не буйствовать и кончить дело тихо и смирно.
— Стало быть, отцы, как же насчет разделу? — сказал он, когда народ утихомирился. — Приговорить или как?
— Приговорить, приговорить! — дружно отозвался мир.
— Пиши, писарь, — сказал Данила Наумович, радуясь, что сходка обошлась без членовредительства, — миром приговорено: в смысле раздела дать Луке Лукичу, как он о том сам просит, полное то есть ублаготворение…
Глава десятая
Раздел хозяйства Сторожевых, начавшийся всеобщим скандалом на сходке, не обошелся без скандалов, когда дело подошло к дележу имущества.
Лука Лукич кое-как отбил часть для Флегонта и для внука Сергея. Его собственная часть не подлежала разделу: старик был вправе оставить себе все самое лучшее: скотину, постройки, хозяйственную снасть. Но он не пошел на грабеж. Себе и Флегонту Лука Лукич оставил старую избу, где он родился и прожил все годы, где померла его жена, Иван и сын Павел, рыжего жеребца, корову, овцу и небольшой хлевушек. Сергею выторговал двух овец, телку и маленький амбарчик напротив старой избы.