Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— И так и не так, Флегонт Лукич… Это еще в вас народник сидит. — Ленин дружески похлопал Флегонта по плечу Господа народники именно так и говорят: в мужике спасение России, вся русская надежда в нем, потому что мужики, мол, самая большая часть населения, потому что мужик якобы по своей натуре социалист, а община, мол, почти социалистическое учреждение… И возложим-де на них все упования! Позвольте, говорим мы, позвольте, господа… Откуда вы все это взяли? Разве крестьяне за последнее столетие выступали хоть раз всей громадой, как вы, сказали, против власти? Да разве деревня, спрашиваем мы дальше, не разделилась на два лагеря — в одном Петр Сторожев, в другом Андрей Андреевич, о котором вы мне только что рассказывали. Да, говорим мы, деревня раскололась на два класса, но класс бедноты еще не сплотился для борьбы. Спрашивается, при чем здесь бедность как понятие вообще? Вон поглядите в окно… Там, на улице, просит милостыню нищий… Он беднее вашего Андрея Андреевича во сто раз. Но у кого же повернется язык, чтобы сказать: он, этот нищий, и есть настоящий революционер, он и есть спасение России?! Народники, Флегонт Лукич, наш враг номер один, потому что они идут не за самый передовой класс — за пролетариат, а за крестьян, и не за крестьян вообще, а за таких, как ваш племянник Петр. Они не хотят замечать классовой борьбы в деревне. Больше того, они стараются замедлить этот распад, сохранить отсталое крестьянство в его первобытном состоянии. Пусть они обижаются, но по сути они действительно буржуазные революционеры — и в своих взглядах, и в своих действиях, и в своей яростной борьбе с нами… Так-то оно!

Ленин пытливо посмотрел на Флегонта.

— Вам все понятно? Нет, нет, вы не должны, вы никогда не должны стесняться переспросить. Надо все понимать до конца, идет?

— Идет, — с сердечной простотой ответил Флегонт.

— Хорошо. Ну, а что вас терзает еще?

Флегонт медлил… Он хотел расспросить о книге, которую, как ему мельком сказала Таня, писал Ленин, но что-то удерживало его от этого вопроса.

— Говорите, говорите, мы же с вами условились — без стеснений!

Флегонт решился.

— Слышал я, Владимир Ильич, будто написана вами книга о мужиках. Может быть, вы знаете, как соединить нищий Дурачий конец с моими товарищами на Шлиссельбургском тракте? Вы должны знать, не может быть, чтобы вы не знали этого. С чего начать? Скажите, научите! Вы видели их — вот мой отец. Как дети верят они в сказку…

Глубочайшее волнение овладело Лениным, когда он слушал Флегонта: не душа одного человека — душа всего народа, душа, тоскующая по справедливости, открывалась перед ним.

— Звено, которое соединит обездоленных людей города и деревни, куется, — говорил он Флегонту. — Но еще много времени пройдет, прежде чем оно будет готово. Оно куется рабочими людьми: настанет час, и рабочий подаст выкованное и закаленное звено крестьянину; тот примет его, они соединятся и вместе выйдут на борьбу за лучшую долю. Будут кровь и слезы, измены, поражения и несчастья, но это и есть тот горн, в котором звено получит свою закалку. И Книга Печатная пишется. Пока написаны лишь первые страницы, будущее допишет ее. Кто пишет книгу? Все мы. И тот, кто поймет, кто измерит всю глубину зла и постигнет всю меру горя, тот допишет последние ее страницы, где будет сказано, как добыть счастье, свободу и правду для людей труда. Там, на этих последних страницах, будет все, о чем тоскует народ. Настанет время, Флегонт Лукич, настанет время! И ради него надо только одно — работать, пока тайно, скрытно, и беречь себя и свои силы, чтобы потом выйти на свет и восстать всем.

…То была первая и последняя встреча Флегонта с Лениным у него дома в Петербурге. Остерегаясь провала организации, Ленин тщательно конспирировал свои сношения с рабочими. Иногда Флегонт видел его на квартирах по делам Центральной рабочей группы, созданной «стариками», — группа эта объединяла руководителей рабочих социал-демократических кружков. Иван Бабушкин, Шелгунов и еще несколько человек связывали организацию «стариков» с рабочей периферией.

Но все, что говорил Ленин Флегонту в часы того памятного разговора, он хранил в своем сердце и жил, руководствуясь его советами и наставлениями.

Глава пятнадцатая

1

В октябре 1894 года приказал долго жить русский царь — третий по счету Александр из династии Романовых.

Был он мужчина громоздкий, с душой, не подверженной тонким настроениям и чувствованиям, всю жизнь боялся террористов, оттого злобился, часом ругался, словно ломовой извозчик, а то и дрался. Жил он из-за скупости скверно — в антресолях Гатчинского дворца, вел счет копейкам, но при случае умел блеснуть, — царские обязанности нес порой с достоинством, которое изумляло всех знавших его близко. Иногда острил, да так, что весь мир трясся от страха.