Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Поля, поля!.. Не исходить их, не изъездить, не наглядеться на их однообразную красоту, не забыть их простора и песни над ними! Как часто вспоминаются ясные, светлые небеса и облака, идущие низко над равниной, подгоняемые свистящим ветром…

Качается красноголовый татарник, клонятся к земле редкие, оставшиеся нескошенными колосья, пыль на дороге взвихрится, промчится, приплясывая по жнивью, и рассыплется.

Бежит рядом с дорогой узкая тропинка, исхоженная многими ногами, протоптанная давным-давно; бежит от деревни до деревни, то забирая немного в сторону от дорожной пыли, то снова вплотную сближаясь с большаком.

И свистит-посвистывает ветер, и шире становятся мысли, и жизнь кажется простой и легкой.

Поля, поля!.. Пыльная дорога да желтое жнивье, синее небо и прохладный ветерок, да песня, от края до края звучащая, — приволье души!

Какая ширь, какая ясная даль, какой воздух!.. Иной раз едешь в тарантасе, минуешь буерак, лошади вынесут тебя на крутогор — и перед тобой еще более необъятные просторы и снова поля до самого горизонта.

От быстрого движения, от необыкновенного раздолья, от ветра крутом идет голова… Хочется выскочить из тарантаса, убежать дальше от дороги, стать на самую середину поля и, набрав в грудь побольше воздуха, закричать, чтобы было слышно во всем мире: «Э-ге-ге-ге!..» — а потом накинуть руки за голову и стоять на юру, и чтобы ветер нес мимо белый, неведомо откуда взявшийся пух.

Или, забыв все, походить в лозняке, и, устав, растянуться на траве, и уснуть, и увидеть во сне, будто качаешься в лодке, а кругом вода, а там дальше лес, вот он, вот уже показались первые березы, и свисают их ветви, касаясь теплых струй.

Где еще можно увидеть такое, чтобы ехать версту за верстой, от утренней зари до вечерней, и не увидеть ни одного селения — они где-то сбоку, за лощинами, за буераками, на миражными далями… Редко-редко увидишь колоколенку, или мельница взмахнет крыльями и тут же скроется. Где есть еще такое, чтобы, в какую бы сторону ни поглядеть, были видны край земли и край небес! Кажется, если стать на высоком месте, увидел бы всю землю с морями и океанами, с горами и долинами, с неведомыми чужими странами.

А лошади несутся и несутся, конца дороги не видно, и синяя стена неба отодвигается все дальше, а кругом все та же равнина, и ни души человеческой, никакого движения, ни единого звука — разве порой тяжело поднимется со жнивья ворона и сердито каркнет на людей, потревоживших ее покой.

Хорошо, ах, хорошо ехать в телеге по родимым полям, слушать песню или самому петь ее, глядеть по сторонам и видеть землю, отдыхающую от урожая, думать о жизни или вспоминать милую, а когда затекут ноги, пробежаться по шуршащему жнивью, потом опять присесть, заснуть, качаясь из стороны в сторону, просыпаясь от толчков и мгновенно засыпая!

И заснешь — кругом поля, и проснешься — поля, поля да небо, да песня ямщика, безлюдье, покой, простор!

Какой же силы ураган должен созреть в неведомых просторах, чтобы возмутить кажущееся на веки вечные невозмутимым? Какой колокол разбудит это молчание?

…Там, где дорога упиралась в синюю стену неба, возникало нечто зловещее: надвигалась гроза… Уже слышны первые глухие раскаты грома, и тишина, безлюдье, покой оказались призрачными и зыбкими.

Все грозней туча, все ближе; вот уже близкие удары сотрясают землю. И притихают поля, и ямщик замолкает, и прядают ушами кони.

Ослепительно яркий свет, гром, свет, гром…

Гроза идет!..

2

Таня долго раздумывала, кого бы послать, чтобы перехватить Флегонта на дороге, и в конце концов остановилась на Волосове: «Хоть и путаник, а это дело сделает, не первый год знакомы!» Она предупредила писаря, что Флегонта надо ждать в ночь на воскресенье.

С вечера Волосов отправился на кладбище.

Уже потянуло ночным холодком, а Флегонт все не показывался.

Волосов сидел на валу, отделявшем кладбище от поля, и курил одну папиросу за другой — это был знак для Флегонта.

Наконец в поле появился темный силуэт человека.

Волосов поднялся на вал и три раза кукарекнул; в ответ он услышал басовитый смешок.

— Здорово, Костя, — взволнованно сказал Флегонт. — Спасибо, что встретил.

— Здравствуй, друг любезный. Везет тебе! Добрался благополучно?

— Если тут не попадусь, значит, действительно везет. Сил моих больше нет, умотался. Где прикажете остановиться? Какие для меня приготовлены хоромы?

— Пока сторожка, а потом переведем в безопасное место. Да и тут сейчас спокойно. Селу не до погоста и не до сирени.

— Ну, сторожка так сторожка! Давненько я в ней не бывал. Не развалилась еще?

— Что ей сделается? Пошли. Держись за меня. Небось помнишь: тут густые кусты.

В сторожку они проникли через окно, — Флегонт не захотел отдирать досок, которыми была заколочена дверь.

— Ты, что же, пешком?

— До Улусова пешком, а там подвезли какие-то дальние. Ну, что в селе? Как мои родные, здорова ли Таня?

— У нас тут такие, брат, дела!..

Волосов рассказал, как глухо бурлит село, ожидая оглашения сенатского определения, как все взволнованы арестом Луки Лукича.

— Вот как! Какая же это собака его засадила?

— Улусов.

— Так-так… И давно сидит?