Парламент стал побаиваться подобного развития событий и предложил провести переговоры с армией - у кого меч, у того и сила! Но пресвитерианское население Лондона, подстрекаемое генералом Массеем, который так долго удерживал Глостер против короля, и генералом Брауном, "Пожирателем печенки", стало возражать и заставило парламент поддержать оппозицию. Генерал Фейерфакс отправился в Лондон и продвигался к нему, как к городу, занятому врагами. Тогда для моего мужа настали великие дни. Пресвитерианцы, его враги, перепугались и держались, как трусы. Они начинали громко вопить: "Один за всех!", когда узнавали, что армия остановилась. Но тут же начинали орать: "Переговоры! Переговоры!", когда армия начинала продвигаться вперед. Тауэр без боя сдался генералу Фейерфаксу, и он со своим войском торжественно промаршировал по городу с лавровыми ветвями на шляпах. Парламент им покорился и приказал продать конфискованные земли епископов и других нежелательных личностей, чтобы выплатить долги солдатам. Солдаты приободрились и стали задавать вопросы:
- Кто был первыми пэрами Англии? Разве не полковники Вильгельма Завоевателя и его солдаты? Или рыцари со своим предводителем? Или знать со своими солдатами?
Муж написал сонет, направленный против пресвитерианцев, назвав их губителями совести, и заявил, что новые пресвитеры были хуже епископов, которых они вытеснили. Он всегда выступал против них. Но это был тот же самый Джон Мильтон, который писал следующие строки шесть лет назад:
"Я могу сказать, что просто невозможно найти какие-то отклонения или пятнышко в Пресвитерианском Правительстве, и я могу взять на себя смелость предположить, что каждый честный протестант будет восхищаться его целостностью, правотой, священными и праведными целями и даже может поклясться, что это правительство является единственным истинным церковным правительством, настолько точно оно соблюдает Евангелие и Заповеди Священного Писания".
Теперь у нас в доме служил Том Теннер, он был на посылках и выполнял тяжелую, непосильную для женщин работу. Он был ярым пресвитерианцем и называл себя "зимней пылью" и "червем длиной в пять футов". Он постоянно благодарил Бога за Его милости и сильно закатывал глаза, так что были видны только белки. Транко и мне его рассуждения казались поразительно нудными еще и потому, что каждый день он нам ведал о своих хворях и болячках. Один день это была флегмонозная ангина, на следующий - понос, затем воспаление легких, и каждый раз он нас просил, чтобы мы за него помолились Богу, а когда ему становилось легче, он страстно благодарил Бога. Муж над ним подшучивал и спрашивал, о чем говорилось на проповеди в церкви святой Анны.
И Том ему отвечал:
- О, хозяин, я слышал такую чудесную проповедь, жаль, что вы ее не послушали!
Как-то раз он добавил:
- После такой службы ваша душа воспарит из вашего грешного тела!
- Что это еще такое? - воскликнул муж. - Как ты смеешь называть мое тело грешным? Выражайся поосторожнее!
- Нет, хозяин, - продолжал Том. - Вы, конечно, настоящий джентльмен, благодаря Богу, но я хотел сказать, что молитвы…
- Расскажи мне, какой текст читали, - прервал его муж.
- Текст, хозяин? Что? Какой текст? Там говорилось о короле иудеев, который взял нож, отрезал страницы у книги и стал швырять их в огонь. Наш священник заявил, что с помощью ножа можно разрезать на кусочки…
- Что тот же самый нож? - насмешливо воскликнул муж. - Неужели он сохранился?
- Не знаю, сохранился он или нет, но священник готов был разрезать ножом на клочки произведения ныне здравствующих поэтов, вплетающих в свои стихи имена языческих богов и богинь: которые рассказывают пошлые сказки о нимфах и тому подобное.
- Лучше бы он отрезал себе уши!
- О, господин, разве можно плохо отзываться о нашем священнике, преподобном Кристофере Лаве? Он так хорошо молится вместе с несчастными прихожанами, у которых кроме работы и молитв нет других радостей… Он говорит с ними от чистого сердца и благословляет имя Божье!
- Том, - продолжал муж, - клянусь, что твой преподобный не может хорошо читать проповедь. Но расскажи мне, как был разделен текст?
- Хозяин, священник взял маленький перочинный нож… - начал было Том.
- Что, тот же самый небольшой перочинный нож? - нарочито удивленно воскликнул мой муж. - Неужели он не затупился после того, как он кромсал твердость бессмертных поэм?
Он продолжал дразнить бедного Тома, подражая распевности выговора проповедника валлийца и насмехаясь над глупостью его паствы. В конце концов Тому это надоело, и он ушел.