Собрание сочинений в 50 томах. Том 20. Ожерелье королевы

— Сударыня, — начала та, что помоложе, повинуясь знаку старшей, — вы ведь, кажется, замужем, не так ли?

— Я имею честь быть женой графа де Ламотта, дворянина с безупречной репутацией, сударыня.

— Так. А мы, госпожа графиня, дамы-патронессы одного благотворительного общества. Нам сообщили о вашем положении; некоторые сведения заинтересовали нас, и мы пожелали узнать касающиеся вас подробности.

Жанна подождала немного, прежде чем ответить.

— Сударыни, — начала она, заметив сдержанность и молчаливость второй посетительницы, — вы видите перед собой портрет Генриха III, то есть брата моего пращура. Как вам, вероятно, известно, во мне действительно течет кровь дома Валуа.

Сказав это, Жанна замолчала, выжидая новых вопросов и глядя на своих посетительниц с каким-то горделивым смирением.

— Сударыня, — произнесла старшая дама низким и приятным голосом, — правда ли, что ваша мать, как говорят, была привратницей в доме под названием Фонтетт около Барсюр-Сен?

Жанна покраснела при этом напоминании.

— Это правда, сударыня, — отвечала она, не смущаясь, — моя мать была привратницей в доме, называвшемся Фонтетт.

— А! — произнесла дама, задавшая вопрос.

— И так как Мари Жоссель, моя мать, была редкой красоты, — продолжала Жанна, — то мой отец влюбился в нее и женился. По отцу я происхожу из очень знатного рода. Сударыня, мой отец носил фамилию Сен-Реми де Валуа и был прямым потомком королей этой династии.

— Но каким же образом вы дошли до такой бедности, сударыня? — спросила дама постарше.

— Увы, это нетрудно понять.

— Я слушаю вас.

— Вам известно, что после вступления на престол Генриха IV, когда корона перешла от дома Валуа к дому Бурбонов, отстраненная от власти и пришедшая в упадок фамилия Валуа имела несколько отпрысков, правда совершенно неизвестных, но тем не менее бесспорно принадлежавших к тому же роду, что и четыре брата, которые все погибли столь роковым образом.

Обе дамы сделали движение, походившее на знак согласия.

— Но, — продолжала Жанна, — потомки Валуа, опасаясь, несмотря на свою безвестность, вызвать подозрения новой династии, переменили фамилию Валуа на Реми, по имени одного из своих поместий, и начиная с Людовика XIII мы встречаем их в генеалогии под этим именем вплоть до предпоследнего Валуа, моего деда, который, видя, что монархическая власть окрепла и прежний королевский дом забыт, счел ненужным лишать себя долее своего славного имени, своего единственного достояния. Он снова принял имя Валуа, которое и носил, оставаясь бедным и неизвестным в глуши провинции, и никому при французском дворе не приходило в голову, что вдали от пышного престола прозябает потомок прежних французских королей, если не наиболее славных, то, по крайней мере, наиболее несчастных.

Жанна остановилась, проговорив все это просто и сдержанно, что не прошло незамеченным.

— У вас, вероятно, все ваши доказательства в порядке? — спросила кротким голосом старшая посетительница, устремляя проницательный взгляд на особу, настаивавшую на своем принадлежности к роду Валуа.

— О сударыня, — отвечала последняя с горькой улыбкой, — в доказательствах у меня нет недостатка. Мой отец позаботился собрать их и, умирая, оставил мне их вместо всякого иного наследства… Но на что могут годиться доказательства бесполезной истины или истины, которую никто не хочет признать?

— Ваш отец умер? — спросила дама помоложе.

— Увы, да.

— В провинции?

— Нет, сударыня.

— Значит, в Париже?

— Да.

— В этой квартире?

— Нет, сударыня, мой отец, барон де Валуа, правнучатый племянник короля Генриха III, умер от голода и нищеты.

— Не может быть! — воскликнули в один голос обе дамы.

— И не здесь, — продолжала Жанна, — не в этом бедном пристанище и не на своей кровати, хотя бы сколоченной из досок. Нет, мой отец умер среди самых несчастных и страдающих. Мой отец умер в Париже в Отель-Дьё.

У обеих женщин вырвался возглас изумления, походивший на крик ужаса.

Жанна, довольная эффектом, произведенным ее словами, который она постепенно и искусно подготовила своим рассказом и его окончанием, осталась неподвижной, с опущенными глазами и застывшими в одном положении руками.

Старшая дама внимательно и с пониманием смотрела на нее и, не заметив в этой скорби, казавшейся такой естественной и простой, ничего, что давало бы возможность заподозрить обман и грубое попрошайничество, снова заговорила:

— Судя по только что сказанному вами, сударыня, вы испытали много горя, и смерть вашего отца в особенности…

— О, если бы я рассказала вам свою жизнь, сударыня, то вы увидели бы, что смерть отца не может считаться одним из величайших моих несчастий.

— Как, сударыня, вы считаете потерю отца незначительным несчастием? — спросила дама, строго нахмурив брови.