Собрание сочинений в 50 томах. Том 21. Анж Питу

— Вы не могли бы мне сказать, где охотится король?

— В Мёдонских лесах, ваше величество.

— Ну что ж, сопровождайте и берегите его.

В это мгновение вошел граф де Шарни. Он мягко улыбнулся Андре и, покачав головой, осмелился сказать королеве:

— Этот совет мой брат будет помнить не только среди забав, но и среди опасностей.

Услышав знакомый голос, Мария Антуанетта, стоявшая спиной к двери, вздрогнула и обернулась:

— Я бы очень удивилась, — заметила она с презрительной резкостью, — если бы эти слова сказал кто-нибудь, кроме графа Оливье де Шарни.

— Почему, ваше величество? — почтительно осведомился граф.

— Потому что вы пророчите несчастье, сударь.

Андре увидела, что граф побледнел, и тоже побледнела.

Он молча поклонился.

Затем, взглянул на жену, казавшуюся удивленной его бесстрастностью, и произнес:

— Я действительно очень несчастлив, ибо разучился говорить с королевой, не оскорбляя ее.

Он подчеркнул слово "разучился", как опытный актер на театре подчеркивает важные слова.

Королева с ее тонким слухом не могла не уловить смысла, который вкладывал Шарни в это слово.

— Разучился? — живо переспросила она. — Что значит "разучился"?

— Я, кажется, вдобавок неудачно высказался, — простодушно произнес Шарни и вновь взглянул на Андре.

На этот раз королева перехватила его взгляд.

Теперь пришел ее черед побледнеть; сжав зубы от гнева, она сказала:

— Слова дурны, когда дурны намерения.

— Ухо враждебно, когда враждебна мысль.

И высказав это не очень почтительное, но справедливое возражение, Шарни умолк.

— Я подожду с ответом, — сказала королева, — пока господин де Шарни не научится более умело вести спор.

— А я, — ответил Шарни, — подожду вступать в спор, пока королева не будет более счастлива в слугах, чем теперь.

Андре поспешно схватила мужа за руку и хотела вместе с ним удалиться.

Королева, понявшая желание Андре, удержала ее взглядом.

— Что все-таки хотел сказать ваш муж? — спросила Мария Антуанетта.

— Он хотел сказать вашему величеству, что вчера ездил по приказу короля в Париж: там происходит странное брожение.

— Опять? — удивилась королева. — По какому поводу? Парижане взяли Бастилию и разрушают ее. Что им еще нужно? Отвечайте же, господин де Шарни.

— Это правда, сударыня, — ответил граф, — они разрушают Бастилию, но они не могут есть камни, поэтому они говорят, что голодают.

— Говорят, что голодают! Голодают! — вскричала королева. — А мы-то тут при чем?

— Было время, ваше величество, — сказал Шарни, — когда королева первой сочувствовала горестям народа и облегчала их. Было время, когда она поднималась в мансарды бедняков, и молитвы бедняков поднимались из мансард к Богу.

— Да, — с горечью ответила королева, — и я была достойным образом вознаграждена за это сострадание к чужим горестям, не правда ли? Одно из самых больших моих несчастий произошло оттого, что я поднялась в такую вот мансарду.

— Разве оттого, что однажды ваше величество ошиблись, — сказал Шарни, — и осыпали милостями и благодеяниями недостойное создание, теперь надо мерить все человечество меркой этой негодяйки? Ах, ваше величество, ваше величество, как народ любил вас в те времена!

Королева обожгла Шарни огненным взглядом.

— Все-таки, что произошло вчера в Париже? — спросила она. — Расскажите мне только о том, что вы видели своими глазами, сударь; я хочу быть уверена в правдивости ваших слов.

— Что я видел, ваше величество? Я видел, как одни люди столпились на набережных и напрасно ожидали, что привезут муку. Я видел, как другие люди выстроились в длинные очереди у дверей булочников и напрасно ожидали хлеба. Что я видел? Я видел голодный народ; мужья с грустью смотрели на жен, матери с грустью смотрели на детей. Что я видел? Я видел сжатые кулаки, грозящие Версалю. Ах, ваше величество, ваше величество, я уже говорил вам об опасностях, ожидающих вас, и я очень боюсь, что возможность первыми умереть за ваше величество, это счастье, о котором молим я и мой брат, представится нам очень скоро.

Королева, нервно поведя плечами, отвернулась от Шарни и подошла к окну, выходящему на Мраморный двор.

Она прижалась пылающим, но бледным лбом к стеклу и тут же вздрогнула.

— Андре, — позвала она, — подойдите сюда, посмотрите, что это за всадник, он, верно, привез важные вести.

Андре подошла к окну, но тотчас побледнела и отшатнулась.

— Ах, ваше величество, — сказала она с укоризной.

Шарни бросился к окну: он не упустил ни одной подробности того, что произошло.

— Этот всадник, — сказал он, переводя взгляд с королевы на Андре, — доктор Жильбер.

— Ах, правда, — сказала королева так, что даже Андре не могла понять, позвала ли ее королева к окну из женской мести, которая иногда вдруг прорывается у бедной Марии Антуанетты, или потому, что ее глаза, ослабевшие от бессонных ночей и слез, уже не узнавали издали даже тех, кого очень ждали.

Безмолвное оцепенение сковало всех трех действующих лиц этой сцены: они молча переглянулись.

Это и в самом деле был Жильбер: он привез печальные вести, как и предвидел Шарни.