Собрание сочинений в 50 томах. Том 21. Анж Питу

— Отчего же, я его знаю. Ах, Господи, я его прекрасно знаю, я видел в Америке тысячи таких людей; они управляли маленькими округами: порядочные люди, не отличающиеся величием, не способные настоять на своем, не обладающие ни малейшей предприимчивостью, — но что же тут поделаешь? Благодаря одному лишь своему званию король может послужить защитой от людей, о которых я только что говорил, а защита, пусть даже совсем слабая, все равно лучше, чем ничего. Помню, когда в Америке мы сражались с дикими северными племенами, мне приходилось проводить целые ночи в зарослях тростника; противник прятался на другой стороне реки и держал нас под прицелом. Тростник не слишком крепкая броня, не так ли? И тем не менее признаюсь вам, господин барон, что позади этих высоких зеленых трубок, которые пуля разрезает, как нитку, я чувствовал себя спокойнее, чем если бы находился в открытом поле. Так вот: король — это мой тростник. Он позволяет мне видеть противника, а самому оставаться невидимым. Вот отчего в Нью-Йорке или Филадельфии я был республиканцем, а во Франции сделался роялистом. Там нашего диктатора звали Вашингтон. Бог знает, как он будет зваться здесь: кинжалом или эшафотом.

— Вы видите все в кровавом свете, доктор!

— Вы видели бы точно так же, барон, побывай вы сегодня вместе со мной на Гревской площади!

— Да, правда; я слышал, там была резня.

— Видите ли, народ — это прекрасно… Но как бы прекрасен он ни был… О бури людские! Как далеко вам до бурь небесных! — воскликнул Жильбер.

Неккер задумался.

— Отчего я не могу советоваться с вами постоянно, доктор, — произнес он, — вы могли бы принести мне изрядную пользу.

— Будь я вашим помощником, господин барон, я не смог бы принести ни вам, ни Франции такой большой пользы, какую принесу, если отправлюсь туда, куда хочу.

— А куда вы хотите отправиться?

— Послушайте, сударь, главный враг трона находится подле самого трона, главный враг короля — подле самого короля, — это королева. Бедная женщина забывает, что она дочь Марии Терезии или, точнее, вспоминает об этом лишь для того, чтобы потешить свою гордость; она мнит, что спасает короля, а на самом деле губит не только короля, но и королевскую власть. Так вот, нам, любящим короля, нам, любящим Францию, следует уговориться о том, как лишить королеву власти, как свести на нет ее влияние.

— В таком случае сделайте то, о чем я вас просил, сударь: останьтесь со мной. Помогайте мне.

— Если я останусь возле вас, мы образуем вместе одну-единственную силу: вы будете мною, я буду вами. Нам нужно разделиться, и тогда, сударь, сила наша возрастет вдвое.

— И чего мы таким образом добьемся?

— Мы наверняка не сумеем отвратить катастрофу, но, возможно, отдалим ее; во всяком случае, я гарантирую вам поддержку могущественного союзника, маркиза де Лафайета.

— Лафайет — республиканец?

— Настолько, насколько может им быть человек из рода Лафайетов. Раз уж нам никак не обойтись без равенства, поверьте мне, лучше избрать равенство знатных господ. Я предпочитаю равенству унижающему равенство возвышающее.

— И вы можете поручиться за Лафайета?

— До тех пор пока от него не будет требоваться ничего иного, кроме порядочности, отваги и преданности, — безусловно.

— Хорошо, в таком случае скажите, что требуется от меня?

— Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику Шестнадцатому.

— Такому человеку, как вы, нет нужды в рекомендательных письмах; ваше имя говорит само за себя.

— Нет, мне удобнее считаться вашим ставленником; если вы отрекомендуете меня королю, я скорее добьюсь своей цели.

— А какова ваша цель?

— Стать одним из придворных медиков короля.

— О, нет ничего легче. Но как же королева?

— Главное — чтобы я оказался при дворе, а дальше уж мое дело.

— А вдруг она начнет вас преследовать?

— Тогда я заставлю короля действовать в моих интересах.

— Заставите короля? Это выше человеческих сил.

— Тот, кому подвластно тело, будет большим глупцом, если не сумеет овладеть и умом.

— Но не кажется ли вам, что человек, побывавший в Бастилии, не самый лучший претендент на звание королевского медика?

— Напротив. Ведь, если верить вам, меня преследовали за приверженность философии?

— Боюсь, что так.

— Значит, взяв на службу врача — последователя Руссо, сторонника новых идей, наконец, пленника, только что вышедшего из Бастилии, король реабилитирует себя, вернет себе популярность. Объясните ему это при первой же встрече с ним.

— Вы, как всегда, правы, но скажите: когда вы окажетесь вблизи короля, могу я рассчитывать на вас?

— Всецело, лишь бы вы не отклонялись от политики, о которой мы с вами условимся.

— Что можете вы мне обещать взамен?

— Что я дам вам знать, когда придет пора подать в отставку.

Неккер пристально взглянул на Жильбера, а затем произнес, помрачнев:

— В самом деле, это величайшая услуга, какую преданный друг может оказать министру, ибо это последняя услуга.

И, сев за стол, он принялся за письмо к королю. Жильбер тем временем перечитывал полученную от Неккера бумагу, повторяя:

— Графиня де Шарни? Кто бы это мог быть?