Собрание сочинений в 50 томах. Том 4. Королева Марго

В отдалении два всадника уже скакали прочь от Лувра по направлению к Деревянной башне; один из них снял с себя шарф, белый атлас реял в знак прощания на черном фоне ночи. То были Ла Моль и Ортон. Маргарита указала на них Карлу.

— Что это значит? — спросил король.

— Это значит, — отвечала Маргарита, — что герцог Алансонский может спрятать в карман шелковый шнурок, а герцоги Анжу и Гиз — вложить шпаги в ножны: граф де Ла Моль сегодня не пойдет по коридору.

XI АТРИДЫ

По возвращении в Париж Генрих Анжуйский еще ни разу не имел возможности свободно поговорить с матерью, хотя и был ее любимцем.

Свидание с матерью было для него не исполнением суетного этикета, не церемонией, а приятным долгом признательного сына, который сам, быть может, и не любил мать, но был уверен в ее нежных материнских чувствах по отношению к нему.

Действительно, за храбрость ли, за красоту ли, так как в Екатерине говорили одновременно и мать и женщина, или, наконец, за то, что Генрих Анжуйский, если верить скандальной дворцовой хронике, напоминал Екатерине одну счастливую годину ее тайных любовных приключений, но так или иначе, а королева-мать любила его гораздо больше, чем остальных своих детей.

Лишь она знала о возвращении герцога Анжуйского в Париж; даже Карл не заподозрил бы о его приезде, если бы случайно не очутился у дома Конде в ту минуту, когда его брат оттуда выходил. Карл ждал его только на следующий день, но Генрих Анжуйский нарочно приехал на день раньше, надеясь сделать тайком от брата-короля два дела: во-первых, свидеться с красавицей Марией Клевской, принцессой Конде, и, во-вторых, — заблаговременно переговорить с польскими послами.

Относительно этого второго дела, цель которого оставалась неясной даже Карлу, Генрих Анжуйский и хотел посоветоваться с матерью. Читатель, подобно Генриху Наваррскому, конечно, тоже заблуждавшийся относительно цели свидания герцога Анжуйского с поляками, извлечет пользу из разговора сына с матерью.

Как только долгожданный герцог Анжуйский вошел к матери, обычно холодная и сдержанная Екатерина, со времени отъезда своего любимца не обнимавшая от полноты души никого, кроме Колиньи накануне его убийства, раскрыла свои объятия любимому сыну и прижала его к своей груди с таким порывом материнской любви, какой было совершенно невозможно от нее ожидать.

Затем она отступила назад, осмотрела сына и принялась снова его обнимать.

— Ах, мадам! — сказал Генрих Анжуйский. — Раз уж Небо дало мне счастье увидеть свою мать без свидетелей, утешьте самого несчастного человека в мире!

— Господи! Что же приключилось с вами, милый сын? — воскликнула Екатерина.

— Только то, что вам известно, матушка. Я влюблен, и я любим! Но и любовь становится моим несчастьем.

— Говорите яснее, сын мой, — сказала Екатерина.

— Эх, матушка… Все эти послы, мой отъезд…

— Да, — ответила Екатерина, — послы прибыли, и это обстоятельство потребует от вас немедленного отъезда.

— Нет, обстоятельства не потребуют немедленного отъезда, но этого потребует мой брат. Он ненавидит меня за то, что я его затмеваю, и хочет от меня отделаться.

Екатерина усмехнулась:

— Дав вам трон?

— А ну его, этот трон, матушка! — воскликнул Генрих Анжуйский с горечью. — Я не хочу уезжать. Я, наследник французского престола, воспитанный среди утонченных нравов, под крылом лучшей из матерей, любимый лучшею из женщин, — должен куда-то ехать — в холодные снега, на край света, медленно умирать между дикарями, которые пьянствуют с утра до ночи и судят о достоинствах своего короля, как о винной бочке, — сколько может он вместить в себя вина! Нет, матушка, не хочу ехать, я там умру!

— Послушай, Генрих, — сказала Екатерина, сжимая руки сына, — это единственная причина, да?

Генрих Анжуйский потупил глаза, точно не решаясь даже матери признаться в том, что у него на душе.

— Нет ли другой причины, — продолжала Екатерина, — не столь романтичной, но более разумной?.. Политической?

— Матушка, не моя вина, если у меня в голове засела одна мысль и занимает там больше места, чем следовало бы; но вы же сами мне говорили, что гороскоп, составленный при рождении моего брата Карла, предсказал ему раннюю смерть.

— Да, сын мой, но гороскоп может и солгать. В настоящее время я сама хочу надеяться, что гороскопы говорят неправду.

— Но все-таки его гороскоп говорил о ранней смерти?

— Он говорил о четверти века; но неизвестно — относилось ли это ко всей его жизни или ко времени царствования.

— Хорошо, матушка, тогда устройте так, чтобы я остался здесь. Моему брату почти двадцать четыре года; через год вопрос будет решен.

Екатерина глубоко задумалась.

— Да, конечно, так было бы лучше, если бы могло быть так, — ответила она.