Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.

Как раз в это время Крёса-Майя добрела из лесу до Каттхульта и у калитки встретила Лину, которая возвращалась домой от Коваля-Пелле.

— Ну как? — полюбопытствовала Крёса-Майя. — Все еще болит зуб?

— Откуда мне знать? — ответила Лина.

— Как откуда? Что ты говоришь?

— Ничего про него не знаю. Он валяется на помойке Коваля-Пелле, пакость этакая. Надеюсь, он лежит там и болит так, что только стон стоит.

Лина была довольна и совсем уже не походила на булку. Она пошла показывать дырку от зуба Альфреду, лежавшему под грушевым деревом, а Крёса-Майя отправилась в кухню варить кофе. Услышав, что дети в горнице, она захотела поздороваться со своей любимицей, маленькой Идой.

Но когда Крёса-Майя увидела, что ее любимица с иссиня-фиолетовым личиком лежит в постели на белой подушке, она громко вскрикнула:

— Свят-свят, в наши-то дни…

— Это тиф, — ухмыльнулся Эмиль.

В эту минуту с дороги донесся грохот колес. Из церкви прикатили папа и мама Эмиля и гости во главе с самим пастором. Когда распрягли лошадей у конюшни, гости в предвкушении кофе и угощения гурьбой устремились к дому. Но на крыльце возникла Крёса-Майя и закричала исступленно:

— Уезжайте отсюда! Уезжайте отсюда! У нас в доме тиф!

Все замерли в смущении и испуге.

Мама Эмиля спросила:

— Что ты там мелешь? У кого это тиф?

И тут в дверях за спиной Крёсы-Майи появилась маленькая Ида с фиолетовым личиком, с белыми кругами вокруг глаз и в одной ночной рубашке.

— У меня, — сказала маленькая Ида и восторженно прыснула со смеху.

Все рассмеялись. Все, кроме папы. Он лишь выразительно спросил:

— Где Эмиль?

А Эмиля и след простыл. И пока все пили кофе, Эмиль тоже не показывался.

Выйдя из-за стола, пастор пошел на кухню утешать Крёсу-Майю. Она сидела там злющая-презлющая, потому что тиф оказался ненастоящим. Но тут случилось вот что: когда пастор утешал Крёсу-Майю, он случайно взглянул на связку писем, которую Эмиль забыл на стуле.

— Нет, просто невероятно! — Пастор ахнул и схватил письмо Адриана из Америки. — Неужто у вас та самая марка, которую я ищу столько лет!

Пастор собирал марки и знал цену редкостям. Без лишних разговоров он предложил за марку, наклеенную на письме Адриана, сорок крон.

Папа Эмиля чуть не задохнулся, услыхав о такой баснословной цене. Подумать только, платить сорок крон за какой-то жалкий клочок бумаги! Он и сердился, и в недоумении качал головой… Надо же! Этому Эмилю опять повезло! Покупка старой бархатной шкатулки оказалась тоже удачной, самой удачной сделкой из всех, какие Эмиль заключил на аукционе!

— Ведь за сорок крон можно купить полкоровы, — сказал папа с легким упреком.

Тут уж Эмиль не мог промолчать. Он приподнял крышку дровяного ларя, где прятался все это время, и высунул свою любознательную голову.

— Когда будешь покупать полкоровы, — спросил Эмиль, — ты возьмешь переднюю часть, что мычит, или заднюю, что бьет хвостом?

— Марш в столярку! — взорвался папа.

И Эмиль отправился в сарай. Но сперва он получил от пастора четыре красивые бумажки по десять крон каждая. А на следующий день он поскакал в Бакхорву. Он вернул хозяевам письма и отдал половину вырученных денег, а потом поскакал домой, напутствуемый добрыми пожеланиями и готовый к новым проделкам.

— Думаю еще поездить по аукционам, — сказал Эмиль, когда вернулся. — Ты как, папа, не против?

Папа что-то пробормотал в ответ, хотя что именно — никто не расслышал.

После того как гости разошлись, Эмиль просидел весь воскресный вечер, как я сказала, в столярной, строгая своего сто тридцатого старичка. И лишь тогда вдруг вспомнил, что день был воскресным и, значит, ножом строгать нельзя, потому что это считается страшным грехом. Нельзя, верно, было и зуб рвать, и тем более разукрашивать кого бы то ни было в фиолетовый цвет. Эмиль поставил деревянного человечка на полку рядом с другими. За окном сгущались сумерки. Он сидел на чурбане и раздумывал о своих проделках. Наконец он сложил ладошки и взмолился:

— Дорогой Боженька, сделай так, чтоб я покончил со своими проказами. Тебя милостиво просит Эмиль Свенссон из Каттхульта, что в Лённеберге.

И тут же принялся за новые проказы.

ВТОРНИК, 10 АВГУСТА Как Эмиль посадил лягушку в корзинку с кофе и едой, а потом попал в такую жуткую историю, о которой лучше и не вспоминать